• "И обещала жизнь нам долгий-долгий день..." (1933—1937)
   
• "Предчувствие" (1937—1940)
   
• "В тоске тюремного безделья"
   
• "Обломанное дерево" (1940—1943)
   
• "Из года в год все те же нары" (1944—1946)
   
• "Еще смогу я вновь родиться" (1946—1947)
   
• "По старым и новым следам"
   
• "Последняя осень" (1947—1949)
   
• "Посвящения"
   
• "Поэмы"
   
• "Переводы"
   

Посвящения

ДОЧЕРИ НАДЕ

НАД РЕБЕНКОМ

Может быть, когда ты станешь взрослой,
Эти строчки как-нибудь прочтешь.
Ну так знай же: где б ты ни была,
Что б с тобою в жизни ни случилось,
Буду я, незримый и безвестный,
Ангелом-хранителем твоим.
Будут мои мысли, мои чувства
Вспыхивать в сознании твоем.
И, возможно, светом откровенья
Озарит тебя, и ты постигнешь
То, что мне постичь не удалось.
И, быть может ты преодолеешь,
Что отец преодолеть не смог.

Спи, малютка. Спи, моя Надежда!
Над твоим младенчеством святым
Забываю боли и тревоги,
Презираю жалкую усталость
И тебя на жизнь благословляю.

НАЧАЛО

Это только самое начало,
Первый луч за сумраком в окне.
Дочка кулачками застучала,
Улыбаясь, тянется ко мне.

Вот она протягивает ручки,
Просит (а приказывает "дать")
Эти удивительные штучки —
Так их упоительно кидать!

Только в жизни не одни удачи —
Что-нибудь, случается, порвем,
Мама отлучается — поплачем,
А бывает, что и поревем!

В ящике на полке славный дядя,
Часто он поет и говорит.
Слушает его серьезно Надя:
Никаких капризов и обид!

Так — в заботах дни, в тревогах ночи,
Со слезами, с радостью, с игрой
Миновал единственный годочек,
Нарастает медленно второй.

ЦИКЛ СОНЕТОВ
(январь-март 1949)

ВСТУПЛЕНИЕ

Мы вновь с тобой, маэстро, визави
За книгой, овевающей духами:
Ты, кто воспел бессмертными стихами
Бессмертные страдания любви,

И я, — прошу прощенья: се ля ви! —
Протравленный баландой и жмыхами,
С проеденными язвой потрохами,
С чахоточной инфекцией в крови.

Ни стрелы близорукого Амура,
Ни дивные глаза твоей Лауры
Меня не ранят и не исцелят,

Но ранит сердце голосочек тонкий
И может исцелить открытый взгляд
Доверчиво прильнувшего ребенка.

1
Проснулась ты. Приподнялась в кроватке:
Мол, на, бери меня! И значит, мне,
Досадуя немножко в глубине,
Придется собирать свои тетрадки.

Теперь, с тобой, так редки и так кратки
Часы, когда, с собой наедине,
Могу я поработать в тишине.
Но я не сожалею. — Все в порядке!

Тебя я сразу из объятий сна
В свои объятья заключил. Ясна
Твоя улыбка милая. О, Боже,

Так и умру в безвестности, увы,
Но самой громкой славы и молвы
Теперь мне эта девочка дороже!

2.
Вот натянул я кое-как чулочки,
Зашнуровал упрямый башмачок.
Затопала, залопотала дочка —
Она уже в ходьбе не новичок.

Стучат по полу каблучки: чок-чок!
Глядь — и газету "прочитали" в клочья.
До подбородка веник, но сморчок
Достал его и тащит, чтобы дочь я

Не подводил и выручил опять —
Ведь за клочки нашлепать может мать
Такую непоседу-озорницу!

Ну, ладно, ладно, я уж помогу:
Газету — в печку, маме — ни гу-гу.
Серьезны заговорщицкие лица.

3.
Осталось мост пройти, потом кусты...
Дорога растянулась, как нарочно,
А ей бы не мешало быть короче:
Иду с работы в сумерках густых.

Но вот на горке с саночками — ты,
И я с тобой в преддверьи зимней ночи.
Глядят на нас бесчисленные очи
Недавно наступившей темноты.

Как хорошо мне над тобой склониться!
Вот едет паровоз — ого, как мчится!
Ту — ту! Смеясь в восторге на лету,

Протягиваешь ручки в темноту,
Туда, наверх, чтоб прокатиться снова.
Блестят глазенки. Все для них так ново!

4.
Кем станешь ты, советский человечек,
Как будешь ты расти, учиться, жить?
Надежна ли — крепка, длинна ли — нить
Твоей судьбы? Не знаю. Не отвечу.

Но я в своем незнанье не беспечен
И так хочу тебя оборонить
От зависти, желания винить
Других, от лжи, от недостойной встречи.

Будь ты поэт, ученый, агроном,
Наборщица, уборщица, доярка, —
Гори всесогревающе и ярко,

И пусть всегда твой наполняют дом
Друзья, и кто бездомен, и ватага
Детей, и будет все тебе во благо.

5.
А может, та, последняя, война
И в самом деле — ужас! — неизбежна?
Тогда твоя, о мой цветочек нежный,
Жизнь с ней по времени совпасть должна.

И к раненым под пулями, одна,
Ты поползешь в кровавой тьме кромешной
С любовью, но не с той, земной и грешной,
Любовь другая будет им нужна.

Я вижу: там, где наш высокий дом был,
Все разметали атомные бомбы.
Я слышу...Нет, уволь, — легко ль отцу

Провидеть, как тебя линчуют янки, —
Тебя с твоей подругой-негритянкой,
Хоть будет это близко к их концу.

6.
Бай-бай, дочурка! Нам теперь осталось
Уснуть. К тебе приходит угомон —
Смежает лепесточки анемон,
Смиряет разыгравшуюся шалость.

Сморила, наконец, тебя усталость.
Ты погружаешься в прозрачный сон.
Откуда-то несется тихий звон...
Ах, это ты ему заулыбалась?

Что это? Колокольчики ли звезд
Подрагивают там, под небесами,
И детскими смеются голосами,

Иль это иней сыплется с берез
В морозной мгле оставленного сада,
Где завтра ты их блеску будешь рада?

7.
Чему бы ни случиться впереди,
Какая б ни нависла тьма густая,
Пусть будет укрепляться, нарастая,
Сердечка стук в младенческой груди.

Пока я здесь, с тобой. А там — иди
Сама. И пусть кустится, расцветая,
Порок, и вяжется собачья стая
В пыли дорог — не глядя, обойди.

Пусть все летят на тройках с бубенцами,
Пусть все хотят царить, владеть дворцами —
Уйди от них, и в тихом шалаше

Живи одна, всему живому рада,
И будет труд, и счастье, и отрада,
И высшая награда — мир в душе.

* * *
Ну что ты расшалилась, баловная? —
Не девочка — какой-то шалопай!
Ложись в постельку, доченька родная,
И поскорей покрепче засыпай.

Иди за непослушной детворою,
А к нам не приходи, бабай с мешком!
Я одеяльцем девочку укрою,
Укутаю, как елочку снежком.

Спи, елочка, бай-бай. Уже уснули
Трусишка зайка, серенький волчок,
И едет с топором (не обману ли?)
Не за тобой на дровнях мужичок.

Вот и закрылись глазки. Спит малютка,
Обняв зайчонка из папье-маше...
А тишина насторожилась чутко,
И ненадолго мир в моей душе.

Да, ненадолго. Что со мной, о. Боже? -
Я жалости к себе не признаю,
Но отчего, скажи, но отчего же
Так неотступно жаль мне дочь мою?
11.1949

БРАТУ ГУСТАВУ Г. ТЮРКУ

Мы вышли в ранний час. Мы поднялись до света.
И на глазах у нас редела ночи тень,
И расчищалась высь, горя в лучах рассвета,
И обещала жизнь нам долгий-долгий день.

...Так тихо, что с трудом и верится, что вон там
Грохочущий Содом в синеющей дали,
Распространяя смрад, дымит за горизонтом,
Куда тебя, мой брат, — надолго ль? — увезли.

Куда теперь идти? Под небом мутноватым
Стою на полпути: к Голгофе ль? На Парнас?
Мой брат! Как можешь ты быть в чем-то виноватым,
Примером чистоты являвшийся для нас?

Безмолвен мир и пуст, как скошенное поле.
Но в шелесте травы я слышу голос твой,
А против солнца куст сияет в ореоле
Желтеющей листвы твоею головой...

Что ждет нас впереди? Грядущее — как море.
Но, как прибой, в груди бьет колокол в набат:
Всегда — в беде, в огне, в труде, в разлуке, в горе —
Повсюду ты во мне, а я с тобой, мой брат,

И все любовь поборет!
30.9.1936

2.
БРАТУ ГУСТАВУ,
ВСТРЕЧЕННОМУ В ЛАГЕРЕ

Болезни, голод, страх, весь многолетний стыд,
Всю низость подлую бессмысленной неволи —
Я все готов забыть, я все готов простить,
Прильнув к тебе, дрожа от сладкой детской боли.

Огонь воскресших сил мой слабый дух обвил —
Стихия дивная ликующих рыданий,
Многоголосный хор, симфония любви,
Творимая душой из хаоса страданий!

Мой свет, моя любовь, мое второе я,
Мой брат, мой друг, — никем, ничем не заменимый!
Я вновь тянусь к тебе из тьмы небытия,
Так братски любящий и братски так любимый.
2.1943

3.

Звезды, люди — как песок в пустыне
Или пена на воде морской,
Все мы успокоимся, остынем.
Есть предел движению: покой.

Оттого, что это аксиома,
Подступила к сердцу тишина.
Примириться с жизнью...Так знакомо
И старо, как небо из окна.

Отстрадал и я свой срок в пустыне,
И теперь осанну и укор
Примирил я в сердце, и отныне
Буду жить, судьбе наперекор!
5.9.1943

4.

О, как волненье может быть бескрайно!
Здесь чьи-то письма, старый твой дневник _
Души нерассекреченная тайна.

А я — я, сладострастник, я, блудник,
Бесстыжий вор, пронырливый пролаза,
Тайком в твое святилище проник...

Ударил гром! Все закружилось сразу,
И я узнал причину всех потерь,
Всех бед, томивших мой несчастный разум.

Но чу! — шаги. И вот открылась дверь,
И входишь ты, доверчивый и нежный,
Любимый брат. Прости меня! Поверь...

И я проснулся с болью безнадежной.
18.4.1944

5.
БРАТУ ГУСТАВУ ТЮРКУ
В ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ 26 АПРЕЛЯ

И постепенно ширясь, в них такой
Небесный свет закатом разгорится,
И все лицо волшебно озарится,
Как тихая обитель за рекой.

Мне все равно, когда родился ты —
Хоть сорок лет назад, хоть целых двести.
Мы в этом мире зла — когда мы вместе —
В обители добра и красоты.
25.4.1944

СЕСТРЕ ЛЕНЕ

1.

О, как же я не знал о той святыне,
Что мне была дарована! — С тобой
Годами рядом жил, — и лишь собой
Был занят... О, совсем не тот я ныне!

Теперь меня охватывает страх,
Что не смогу тебе в любви открыться,
Сестра, моя далекая сестра!

Души моей мистическая жрица,
Все, все, что есть хорошего во мне —
Перед тобой на жертвенном огне!
1943
Ново-Ивановское

2.

Мне в самую душу тот взор проникает,
Меня заливает его благодать.
Он ясен и чист, он зовет и ласкает, —
И я от блаженства готов зарыдать!

...Я все возвращаюсь в далекое детство,
Когда, бестолков, но горяч и упрям,
Я так не терпел твоего "буквоедства", —
Уроков твоих, наших маленьких драм,

Внушений за то, что не вымыл посуду,
И серую скуку несносных задач —
Как будто одни лишь аршины повсюду,
Да цыбики чаю, да горький мой плач!

Мальчишка, тебе, взрослой девушке, братом
Я был, но не другом на первых порах —
Планета в цвету и вертящийся атом,
Мы в разных с тобой обитали мирах.

И только потом, когда разъединила
Нас жизнь, когда возраст мой дух прояснил,
На лагерных нарах меня осенило,
Какое сокровище я не ценил!

И с этой поры я мечту возлелеял
О солнечно-ясном безоблачном дне
С шуршащей листвой в опустевшей аллее
И ликом твоим, обращенным ко мне.

...Аллея спускается к старому пруду.
Московские улочки странно пусты...
Сестра! Неужели когда-то я буду,
Держа тебя за руки, плакать, а ты,

Прибежище от всех обид и от бедствий,
Не верящая ни на йоту молве,
Меня утешая, погладишь, как в детстве,
По наголо стриженной моей голове?
10.1944

3.

И теперь в твоем воображеньи,
Где, как в зале зрительном, темно,
Он бежит, простреленный в сраженье,
Зажимая рану, как в кино.

Никому ты не предъявишь иска.
Что ж теперь терзаться и стенать,
Раз о жизни милой, жизни близкой
Остается только вспоминать?

Я до слез затронут этой драмой
Женских обездоленных сердец.
Будь моей прекрасно-скорбной дамой:
Я — твой брат. Твой рыцарь. Твой отец.
26.1.1943

4.

Успокоилась на ложе
Мать, ребенок спит давно.
Только ты уснуть не можешь —
Собралась вся боль в одно

Непосильное страданье.
Ты сидишь, полумертва,
Без стенанья, без рыданья,
Отрешенная: вдова.

...Он лежит в кровавой луже
С размозженной головой,
Никому уже не нужен,
Недвижимый, неживой —

Труп, разорванный на части,
Не оплакан, не прощен...
Пред тобой могила счастья,
Не зарытая еще.

Кто поможет? Кто утешит?
Как смириться? Как суметь
Заглушить проклятий скрежет
И тоски звенящей медь?

Каждый день учиться снова
Говорить, дышать, ходить,
Не давиться всяким словом,
Улыбаться, есть и пить?

Каждый день...Сестра, ты видишь,
Как мне боль твоя близка.
Пусть возьмет победный финиш
Оголтелая тоска,

Пусть отчается усталость
В жизни что-то понимать,
Пусть желанья не осталось
Жить, но надо жить: ты — мать!
15.2.1945

5.

Перевить бы наши судьбы
В нескончаемую нить,
Сердце сердцу распахнуть бы,
Сердце в сердце перелить.

уткнусь в твои ладони,
И восторг меня зальет!
Над моей нелучшей долей
Счастье плачет и поет.

Да и как слезам не литься,
Если жребий наш такой:
Ты — Аленушка-сестрица,
Я — барашек, братец твой.

И теперь в судьбе нескладной
Не изменишь ничего.
Наточили нож булатный
На барашка твоего.

Уж костер швыряет пепел,
Уж котел гудит слегка...
Не скажу же я, что не пил
Из овечьего следка!
20.12.1947
Свердловск*
* В Свердловск Г. Тюрку была устроена командировка.
Там несколько дней он провел с, сестрой, приехавшей
повидаться с ним.

6. ПИСЬМО ПОГИБШЕГО ЖЕНЕ

Но знаю я, как ты меня любила,
Как ты потом осталась без меня,
И как тебе привычно это было —
Сидеть всю ночь и не зажечь огня.

Теперь ты ждешь уже другого друга —
Меня б ведь ты не дождалась вовек.
Из нерушимо замкнутого круга
Еще раз к счастью рвется человек.

Жизнь разбивает мертвые оковы,
Овеяна тревогой и борьбой.
Несите память обо мне легко вы,
Ведь я далек от зависти любой.

Как я убит, как умер — не узнаешь.
И хорошо, что я не расскажу...
Ты любишь. Ты живешь. Ты все такая ж!
...На нашей лампе новый абажур.
12.5.1949