• "И обещала жизнь нам долгий-долгий день..." (1933—1937)
   
• "Предчувствие" (1937—1940)
   
• "В тоске тюремного безделья"
   
• "Обломанное дерево" (1940—1943)
   
• "Из года в год все те же нары" (1944—1946)
   
• "Еще смогу я вновь родиться" (1946—1947)
   
• "По старым и новым следам"
   
• "Последняя осень" (1947—1949)
   
• "Посвящения"
   
• "Поэмы"
   
• "Переводы"
   

Из года в год все те же нары

НЕМАЯ ГРУСТЬ

Не только наяву, но и во сне
Мне жизнь твердит: я больше не вернусь.
Склоняется, как мать, немая грусть
И ночь всю тихо плачет обо мне.

На плитах остывающих страстей
Шипят дождинки материнских слез.
А ветер сгреб, как дворник, и унес
Куда-то листья облетевших дней.

Немая грусть! Беззвучный сердца плач!
О, дай мне, дай — пусть лишь
в прощальный час -
Мою любовь обнять в последний раз
Пред тем, как плаху обагрит палач!
3.1.1944

* * *

Открылась бездна, звезд полна...

Надо мною бездна, звезд полна.
Все ушли. Остался я один
Замерзать среди снегов и льдин
В тишине без края и без дна.

Мне — в стенах такой большой тюрьмы —
Мне смешно, что я еще живой,
Что могу среди полярной тьмы
Солнечною бредить синевой.

Без надежды умирать легко.
Тьма ночная звездами звенит.
Мне — туда, прямехонько в зенит,
Вон от той звезды недалеко.
4.2.1944

* * *
Когда потухший взгляд уставит вечер,
Я наступленья ночи не боюсь —
Я знаю, верю, что к тебе прибьюсь,
Что у судьбы мы вырвем нашу встречу.

И я судьбе до время не перечу:
Пора ложиться спать — и я ложусь,
И погружаюсь в сон, и окажусь
С тобою, дома, далеко-далече.

...Смеркается. Окончены дела.
Мы собрались все трое у стола
За ужином. Дочь озорует мило,

Ты деловито разливаешь чай,
Строга. А я — я вспомнил невзначай,
Что это сон — и сердце защемило.

ПАМЯТИ АНДРЭ

Безумный! В жажде славы — или жертв? —
Ты жизнь со смертью слил в одном ударе:
Летел на полюс на воздушном шаре —
Летел туда, где мир извечно мертв.

Безмолвные, пытливые глаза!
Зачем ваш взор в полярный холод впился?
Зачем к тому пределу он стремился,
Где путь вперед уже есть путь назад?

С тех давних пор прошло немало лет.
Сковало льдом трагическую прорубь.
Тогда вернулся лишь почтовый голубь.
А вот теперь нашли и твой скелет...
18.4.1944

* * *
Покоя нет — и не проси:
Теперь его не надо!
Ты слышишь, слышишь, на Руси
Какая канонада?

Рассеется гнилая мгла
С погибелью Вампира —
Ты слышишь, как кипит смола
В крови горящей мира?

Несокрушима жизни твердь
Великого народа!
Ты слышишь, брошен жребий: Смерть
В борьбе — или свобода!?.
18.6.1944

БАЛЛАДА ОБО МНЕ

Намедни опять наш поселок бомбили.
Я даже не ранен, а Маню убили!

Вся прежняя жизнь оборвалась во мне.
У свежей могилы. В саду. В тишине...

...С приходом "гостей" словно вымер поселок.
Потом у соседей визжал поросенок,

Потом — для острастки старух и детей —
Висел на сосне возле клуба еврей.

Потом — видно, им про меня рассказали —
Мне в клуб к коменданту идти приказали.

"Du bist doch ein Deutcher?" — спросил
комендант.
"Таких нам и надо. Geschwind mit Verstand.

Вы нам по-военному без промедленья
Составьте-ка список всего населенья."

Все ясно. Все просто. Я вижу в окне:
Качается труп на соседней сосне.

Я тоже один...Обойдусь и без Gnade —
"Я немец, но немцев таких вам не надо!"

"Ну, ты пожалеешь еще, идиот!"...
А мне только жалко немецкий народ.
................................................................
Быть может, во сне, — не в кровавом тумане?
О, нет! Этой ночью я буду у Мани!
21.6.1944

ВО ВРЕМЯ БОЛЕЗНИ

Все будут спать. Тогда придешь ко мне,
И в знойном лихорадочном прибое,
Весь в безотчетной страсти, весь в огне,
Я буду покорен тобою.

И вот ты здесь. Молчальница немая!
Вошла в меня, вошла в мой жар, в мой бред,
И я, твои колени обнимая,
За прожитую жизнь готов нести ответ.

Я слышу тишину...Я знаю, что ты здесь,
Что ты одна. И я один — с одною
Тобой, о тьма! И без остатка, весь,
Раскрыл горящий мозг, души сожженной дно я.

Там был когда-то страх. Теперь, ты видишь, нету
Ни страха, ни безвыходной тоски.
Теперь она летит безжизненной планетой,
Сквозь звездные миры неся свои пески.

Молчальница! Ведь я тебя люблю!
А то, что ты взяла, и то, что стало тенью,
В чем обманулся — что ж, я все благословлю,
Клонясь к тебе в предсмертное мгновенье.

...Забрезжил свет. Стихает боль в груди.
Уходит ночь, бессонницей измаяв.
Отсрочка? Да. Но встреча впереди:
Она опять придет, Молчальница немая!
3.8.1944

* * *
Как ты ни слаб, как ты ни хвор —
Не плачь, не бойся, не проси.
Весь этот недостойный вздор,
Как прах с сандалий отряси.

Смешно ведь: плакать и прощать!
И мне ль прощать — кому, чего,
Раз помогает ощущать
Мне это духа торжество?

Что наша жизнь? — Загон, Содом.
Но каждый миг передо мной
Открыт гостеприимный дом
Природы, матери родной.

О, мать! Я немощен и хвор,
И скоро я к тебе вернусь.
Но я не плачу — что за вздор!
Нет страха. Лишь любовь и грусть...

* * *
Почти отвесный обнаженный сброс,
Нависший над неласковой рекою;
За ней — в застывших пятнах белых слез —
Равнина с неохватною тоскою.
Щетиною кустарника порос
Ее простор, и дикостью такою
Все дышит здесь в безвестный этот день!
И я — как призрак, как немая тень...

Как долго я робел перед пустыней,
По ласковой природе тосковал!
Дубовый лес мне грезится поныне
И озера сияющий овал.
Настанет день, и этот сон застынет,
И памяти сверкающий обвал
Засыплет старые воспоминанья
В ущельи многолетнего изгнанья.

И все же мил мне в скудости такой
Скупой привет природы нелюдимой, —
Ее холмов незыблемый покой
И зыбь реки, всегда текущей мимо.
И чувствую я с вещею тоской,
Что этот край — мне тоже край родимый:
Здесь жизнь моя, как предвечерний луч,
Блеснув на миг, погаснет в море туч.

Медленно вьется дорога.
Необозримая гладь!
Всяких надежд было много.
Странно теперь вспоминать.

Полон пустынной печали.
Полон пустой тишины.
Как это верил вначале?..
Долго надежды скучали.
Больше они не нужны.
6.11.1944

* * *
Познал я радость и тоску
Своих бесплодных вдохновений,
И пестрый памяти лоскут
Напитан ядом сожалений.

Он обсыхает на ветру, —
Я забываюсь вновь, и лиру
Рукою трепетной беру,
Чтобы воспеть Свободу миру.

Но никого, нигде! Вокруг —
Глухая ночь, пески пустыни...
И неподъемна тяжесть рук.
И голос хрипл. И сердце стынет.

* * *
Зачем — не знаю, но пусть хотя бы
Совсем бесцельно смеются, плачут
Слова, как листья в бездомный октябрь,
Не зная сами того, что значат.

Я слышу шепот, я чую звоны,
В объятьях темной безгласной сферы
Всю зиму снится цветущий газон
Среди лазури без дна, без меры.

В саду душистом так сладко спать мне,
Вновь став малюткой, щенком в корзинке.
Роняет с песней незримая мать
Слова-росинки, слова-слезинки...

К чему мне плакать? Я не капризен.
Угревшись, грезить — моя удача.
Но лишь вернусь в настоящую жизнь —
Обиды вспомню и горько плачу...
12.12.1944

КАМЕРА

На стенах стон простых фамилий,
Дат пребыванья здесь, имен...
В серьезном и похабном стиле
Царапал Петр, Иван, Семен

Больную брань и бред надежды,
Немногомудрый некролог
И женщин, голых и в одежде, —
Каких он лишь придумать мог.

На табуретке — клетки шашек,
Ржаные плашки домино.
Досуг тюремный, как он страшен!
А впрочем, что уж, все равно.
27.1.1945

* * *
Глухая ночь. Покоя лоно.
Спит воин, царь. Спит раб, купец.
Но над безмолвьем Вавилона
Глядит на небо юный жрец.

Один на одинокой башне
Пред мраком мира, тайной звезд
В своей пытливости бесстрашной
Предстатель просьб людских и слез.

* * *
Я слышу голоса и шум дневной,
Я вижу небеса, их блеск и зной,
Но сам я погружен в печаль и лень,
В неодолимый сон, в густую тень.

Над миром тишина и звездный свет,
И ни конца, ни дна у бездны нет.
И хоть живая кровь стучит в висках,
Жизнь непонятна вновь и нелегка.

Прошли мои года, как темный бред.
Не вижу я, куда ведет их след.
С собой красноречив, с людьми я нем.
Мой каждый взгляд кричит: куда? зачем?
16.2.1945

* * *
Было время городского звона,
Шумных улиц, каменных домов,
Электрического небосклона,
Ярких женщин, пламенных умов.

Но, устав от шума и от света,
Я мечтал о снежной тишине,
И звала. Снегурочкой одета,
Грусть меня в узорчатом окне.

А теперь — безлюдная равнина,
Вдалеке таежные холмы,
Твердые, как высохшая глина,
Первобытно-сонные умы...

И в существованьи оскопленном
Я от многих радостей отвык,
И опять мечтаю исступленно
О звенящих улицах Москвы.
1945

ЧИТАЯ "ПРАВДУ"

И что сумею разглядеть,
Как мышь, газетою шурша?
Порвет ли заблуждений сеть
Моя плененная душа?

Не знаю. Чистоту тая
В грязи позорящих одежд,
Перековалась мысль моя
В смиренье трепетных надежд.

Поняв сомнения тщету
И просветив свой темный ум,
Заглядываю в пустоту
Вчерашних истин, гордых дум...

* * *
Постылая сибирская земля!
Проклятые сибирские бураны!
Мечтать ли о достройке корабля?
Надеяться ль на солнечные страны?

Сожгу корабль и уничтожу верфь —
А то ведь скоро на стену полезу!
Изъела грусть, как древесину червь,
Как ржавчина лежачее железо.

* * *
Постыдный страх, смертельный голод,
Болезни, боли, беды — пусть,
Но только не душевный холод,
Под сердцем высохшая грусть.

Смотрю на мир усталым взглядом,
Не удивляюсь ничему —
С чем эта чаша: с медом? с ядом?
Что пью — нектар или чуму?

Уныло тонет в сонной тине
В беспамятстве убитый день.
Что ж, видно, и меня не минет
Всепокрывающая тень.

ПЕРЕД ОСВОБОЖДЕНИЕМ

По пустой проселочной дороге
Вдоль межи, заросшей сорняком,
Побреду, в пыли купая ноги,
Как в далеком детстве, босиком.

Не зайду ни в ближнее селенье,
Ни под пыльной станции навес,
А пойду туда, где в отдаленье
В синей дымке проступает лес.

И когда услышу листьев шелест,
И когда увижу веток вязь,
Обессилю, словно рыба в нерест,
К встретившей осинке прислонясь.

Замерев в траве, пройду по следу
Жизнь мою. А выступит звезда —
Я уйду на поезд и уеду,
Чтобы не вернуться никогда.
6.6.1945

* * *
Из года в год все те же нары
С ночной неволей грязных тел,
И я на них с тоскою старой
Состарился и поседел.

Из года в год глухим забором
Всечасно скован каждый шаг,
И ветер с яростным напором
Рябит в глазах, свистит в ушах.

Глаза я снова закрываю.
Трепещут крылья слабых рук.
Рыдает, бьется птичья стая,
Не в силах улететь на юг, —

Туда, где волн лазурных нега,
Где блещет неба бирюза...
А ветер мне песком и снегом
Сечет прикрытые глаза.
1945

* * *
Я притупленно-равнодушный весь.
Во мне теперь одна моя усталость.
Мне б отдохнуть. — Хотя бы только малость!
Я, никому не видный, лягу здесь.

Что мне теперь людская злоба, спесь? —
Прошла обида. Боль еще осталась,
Но и она проходит (эка жалость!).
О, если б сон смежил мне веки днесь!

Кончается навек мой хмурый день.
Пробилась вспышка солнечного света,
Но и ее перекрывает тень.

Ну что ж, все хорошо. Претензий нету.
Жизнь — благо, да. И Бог, конечно, благ.
Но только мне уже не надо благ.

* * *
День окунулся короткий
В осени поздней тепло.
Тихо в прибрежную лодку
Скучное тело вошло.

Ширью могучей и мутной
Вдаль утекает река.
Старой вакханкой беспутной
К сердцу пристала тоска.

И не могу устоять я,
И опускаюсь на дно, —
Душное это объятье
Мне отвести не дано.

"Ну, отойди, ну, чего ты?
Ну, отпусти, не дави..."
Не захлебнуться б блевотой
В этой похмельной любви.

...Был я тихонею кротким,
Верившим в счастье светло.
Мимо прикованной лодки
Столько воды утекло!

Вот бы расстаться с тоскою!
Если бы ключ отыскать!
Если б окрепшей рукою
Воду веслом рассекать!

Нет. Лишь дрожит на причале
Давняя эта тоска.
Без торжества, без печали
Вдаль утекает река.

* * *
Клубок из ниток разноцветных —
Жизнь. И моя в нем вплетена.
С каким их множеством несметным
Пересекается она!

В его тугой и темной толще
Все перепутаны цвета.
Не разберешь, чья тоньше, толще,
Порвется эта или та?

Вы эти нити потяните:
Ну, что, видать в сплетеньи их,
Кто тут герой, а кто губитель,
И кто свободнее других?

Судьбу людей решают боги.
Прядет кудель веретено,
И что получится в итоге —
Уже предопределено.

А впрочем, есть другое мненье —
Что мы свободны, и любой
Из нас по своему уменью
Распоряжается собой.

Оно, конечно, быть неплохо
Хозяином своей судьбы,
Но так запутала эпоха! —
Не затянулась
петля
бы...
2.12.1945

* * *

На севере диком...

Над обрывом, подмытым теченьем реки,
Без опоры, без ласки любимой руки,
Омертвелые корни почти на виду,
Обнаженные ветви, как в латах, во льду —

Так стоял он, открытый для ветров и вьюг,
обращенный ветвистою грудью на юг,
И темнела вершина, качаясь во сне
С неотступной мечтою о близкой весне.

Но весна проливалась холодным дождем,
Пролетала на север гусиным копьем,
Проплывала, как льдина, по темной реке
И лежала, не тая, на мокром песке.

Лишь с трудом пересилив морозную дрожь,
Наконец он поверил в любимую ложь.
Понемногу теплел, веселел, зеленел,
И ликуя, над ним жаворонок звенел,

И широкого неба блистала лазурь,
И бродила по телу блаженная дурь,
И клубились, как розовые облака,
В нем надежды на будущее. Но река,

Обделенная лаской, не зная тепла,
Нет, такого позволить ему не могла!
И тогда, устоявший под натиском вьюг,
Он с подмытою глыбой обрушился вдруг...

Под обрывом лежит он, ветвями поник.
Только корни торчат, словно замерший крик.
Ничего уже нет — ни надежд, ни обид.
Только плещутся волны да ветер гудит.

* * *
Я узнал недобрый профиль,
Черный шелковый камзол:
Старомодный Мефистофель
Строен и любезно-зол.

"Где твой дьявольский напиток?
Подойди ж, взгляни в глаза,
Разворачивай свой свиток —
Я не отступлю назад.

Подставляй свой мерзкий свиток, —
Кровь готова для него.
Стану жертвой адских пыток
Ради года одного!

С Фаустом нянчился ты долго —
Был капризный господин.
Согласись же, что не дорого
Я прошу — лишь год один.

Знаю, счастье дорогое —
Поднялась опять цена —
Но ведь год я все же стою,
Год-то стою. Сатана?

Дай мне самого простого
Счастья год, мучитель мой:
Быть в кругу любимых снова,
Быть вернувшимся домой,

Прочитать сто книг из списка,
Написать с десяток строк...
Вот тебе моя расписка.
Будь любезен, будь жесток,

Убери подальше свиток,
Легендарный господин.
Рад быть жертвой адских пыток
За волшебный твой напиток,
За счастливый год один!"
16.1.1946

* * *
Стужа, спускаясь с холмов, как орда,
заполняет долину,
Сумрак сгущает туман в непрозрачную
вязкую стынь.
Тихо бредут вдоль дорог, обнаживших
застывшую глину,
В мелком чернея снегу, не полонянки —
полынь.
Профиль неровный кулис, что стоят
со времен плиоцена,
Синяя струйка тайги, где, как последний
предел,
Задником неба в закатных лучах
замыкается сцена...
Этот безумный спектакль
я слишком долго глядел
9.3.1946

ТРИОЛЕТЫ

Остановила ты на мне
Свой выбор, предрешенный свыше.
Свой взор сияющий в огне
Остановила ты на мне.
Сновали ласточки в окне,
Стонали голуби на крыше...
Остановила ты на мне
Свой выбор, предрешенный свыше.

Недолго счастье грело нас,
И заморозила разлука.
Восторженным сияньем глаз
Недолго счастье грело нас,
И память о тебе сейчас —
Терзающая сердце мука...
Недолго счастье грело нас,
И заморозила разлука.

Вернусь ли я к тебе теперь,
Могу ли верить я надежде?
Прожженный горечью потерь,
Вернусь ли я к тебе теперь?
Открою ли тихонько дверь,
Взгляну ль в глаза твои, как прежде?
Вернусь ли я к тебе теперь?
Могу ли верить я надежде?
11.3.1946

* * *
Я не ропщу на происки судьбы,
Я кары роковой не проклинаю.
Не в том беда, что я так быстро таю,
Что много было „если б" да „кабы",

А в том беда, что таю без борьбы,
Что мне не быть своим в советской стае,
Что я в грядущее не отлетаю,
Что прошлое не ставил на дыбы!

Да, я в моем пути к нему не вышел.
Пусть без меня широкой грудью дышит
Моей страны прославленный простор.

Быть может, и могло бы быть иначе,
Но „если б" да „кабы" — печальный вздор.
Могучий лес по дереву не плачет.

***
Тоскливо льется в степи дорога,
Пугливо вьется мой след повдоль.
Встает волною во мне тревога,
Владеет мною глухая боль.

Вдали призывно темнеют ели
И неотрывно их мрак зовет.
Хочу достичь я заветной цели,
И сердце птичье летит вперед.

Но только в тень я шагну отважно,
Как вновь в смятенье, напуган тьмой,
Трясиной топкой, водой бочажной,
Ребенок робкий, хочу домой.

И снова, ноя, растет тревога,
Владеет мною печаль и страх.
И уползает змеей дорога,
И исчезает в песках, буграх...
17.4.1946

ОДИНОЧЕСТВО

Одиночество — журчание
Слишком робкой чистоты.
Одиночество — молчание
Перед всем, что любишь ты.

* * *
Все ниже солнце, все длиннее тени.
Вот и моя простерлась на траву.
Но я далек от горьких сожалений —
Не растерял я по ветру листву.

Любовь и смерть! Вы стали ближе, проще.
Кого любил, кто умер — все со мной,
Все здесь они, в тени священной рощи,
Где я раскинул полог свой сквозной.

Тень все длинней, все бархатней, все гуще.
Последний луч вершины золотит.
Прошедшее сливается с грядущим.
Ни страха, ни печали, ни обид.

***
Люди, я бы вам сказал такое,
Что б до сердца каждого дошло,
Что бы вас презреньем обожгло,
Что б лишило сытого покоя!

Но не беспокойтесь: не скажу.
Ослепленный этих чувств наплывом,
Лишь взмахну руками над обрывом,
Лишь свое бессилье покажу.

Хоть молчать еще, быть может, хуже.
Пусть я совершенства не достиг,
Пусть исторгну лишь невнятный крик
Ну, как он-то в этот миг и нужен?

ГАЗЕЛЬ

За ними, сразу, — Жизнь — благоуханный сад,
И ложь, что есть нужда, и горе, и потери...

Переступил порог. Открылся скорбный путь —
Ты, робкий дух, его и мыслью не измерил!

И обступили вмиг невзгоды и нужда,
И боль, как в хищной тьме таившиеся звери.

А впереди — пески пустынь, ущелья гор,
Руины городов, пожары диких прерий,

И где-то там, вдали, — не сад, а только сон.
И неприступный вход. И запертые двери...
5.1946

* * *
Вырос я, цветок оранжерейный,
В нежности, достатке и тепле,
Принимая жизнь свою как счастье
И не помышляя о других.
Но потом разбились стекла крыши.
Я страдал, болел, но выжил — и
Огрубел и стал расти под небом,
Как растут хлеба и сорняки.

Неужели можно быть счастливым
Одному, немногим, а не всем?
Нет, нельзя. И хорошо, что нет
Больше надо мной стеклянной крыши.
И теперь мне, знаю, суждено
Или умереть под небом вольным,
Или, став колючим, жестким, твердым,
Извлекать живительную силу
Из родной земли для счастья всех.

* * *
Все как полагается. И ныне
Как вчера. И завтра будет так.
В стынущее марево пустыни
Бросил луч маяк.

Все как было: день тускнеет, глохнет,
Чайка надоедливо кричит,
Пены мыло на граните сохнет,
Грусть чуть-чуть горчит...

Что мне ширь немилого простора —
Сон, пригрезившийся наяву?
Но картину эту, от которой
Глаз не оторву,

Рубленую резкость очертаний,
Мох, кусты, обветренный гранит
До конца моих земных скитаний
Память сохранит.
2.6.1946

* * *
Пыльный день. Сухой и тусклый вечер.
Небосвод от зноя отвердел.
Кажется, его и вспомнить нечем,
Этот день невольничий без дел.

Но смотри: синеющею тучей
Над полуиссохшею рекой
Заклубилось облако созвучий
Дальнею тревогой и тоской.

Духота сгустилась до предела,
Вспыхивают строчки в тишине,
И священный трепет то и дело
Знобко пробегает по спине.

Грянь же, гром Господень, чтобы с треско\
Раскололся этот небосклеп,
Чтобы, оглушенный, я от блеска
Красоты и истины ослеп!

Откровеньем душу опали мне
И уста горящие мои
Ороси твоим чистейшим ливнем,
Творческим восторгом напои! —

Чтоб потом, когда промчатся годы
— Может, еще выживу, как знать? —
Этот день, как высший миг свободы,
На закате мог я вспоминать.
2.6.1946

* * *
Быть может, оттого, что в юности я жил
Под пологом широколиственного леса,
Что не мрачила свет мне пыльных бурь завеса,
Что с головой меня скрывали волны ржи,

Быть может, потому, что долго я тужил,
Когда был силой взят из-под его навеса',
Что я глаза себе об острый край изрезал
Меж небом и землей натянутой межи, _

Та рощица вдали — вдруг сознанное счастье:
Вся жертвенность земли, вся женственность участья,
Вся нежность братская шершавого ствола...

Ты жив еще во мне, росток воспоминанья,
Божественной любви, блаженства и страданья,
И никакая жизнь тебя не извела!
5.6.1946

* * *
Судьба. Чем непреложнее призванье,
Тем жестче власть любимого труда.
Я сделал выбор. Раз и навсегда.
Не на людскую славу упованье

Мое. Я знаю: предстоят года
Безвестности и самоистязанья.
Но жизнь моя не будет в наказанье
И не уйдет меж пальцев, как вода.

Поэзия! Уныние и лень
Забыв, теперь я буду каждый день
Служить тебе, лишь для тебя трудиться —

Не как послушный мальчик, робкий паж, —
Как строгий муж, и ты мне счастье дашь,
И много сыновей у нас родится!
7.6.1946