• "И обещала жизнь нам долгий-долгий день..." (1933—1937)
   
• "Предчувствие" (1937—1940)
   
• "В тоске тюремного безделья"
   
• "Обломанное дерево" (1940—1943)
   
• "Из года в год все те же нары" (1944—1946)
   
• "Еще смогу я вновь родиться" (1946—1947)
   
• "По старым и новым следам"
   
• "Последняя осень" (1947—1949)
   
• "Посвящения"
   
• "Поэмы"
   
• "Переводы"
   

В тоске тюремного безделья

***
За решеткой окна, за высоким забором
Над невзрачными пятнами сереньких крыш
Бесконечный простор перед жаждущим взором
И в тоске необъятной вечерняя тишь.

Отвернусь, отойду и, в страдании сгорбив
Плечи, не зарыдаю, и вновь подойду,
И паду на лицо в помрачительной скорби —
Так Учитель скорбел в Гефсиманском саду.

Мир! Прощай навсегда. Ухожу без возврата
Надышаться б взахлеб этой жизнью земной»
Насмотреться б на это сиянье заката!
Что ж так рано. Отец, посылаешь за мной?

Что же Ты отдаешь меня на поруганье,
На глумленье привратникам небытия?
Пронеси эту чашу! Я без содроганья
Не могу ее видеть! Но воля Твоя.

* * *
В тоске тюремного безделья
Моей мечтою рождена,
Ты мне свое подносишь зелье,
А я, — я пью его до дна.

И захмелев, при свете мертвом,
Средь кучи истомленных тел,
Поверженный, борюсь я с чертом,
Который мне на шею сел.

Глумясь, он образ твой порочит,
Сияющий в моей мечте,
Меня он разуверить хочет
В твоей любви и чистоте.

Но чем поганый призрак гаже, —
Хоть и моя душа пьяна, —
Тем мне ясней: ты в жизни та же,
Что мною воображена.

* * *
Когда-то был я полон грез,
Тоски по девичьему взору.
Средь лунной белизны берез
Дивился звездному узору.

И что ж — оглох я и ослеп? —
Я красоты не замечаю!
Мне всех красот милее хлеб,
Его лишь жду и чту, и чаю.

В мечтах — не мать и не жена,
Не образ друга, ни злодея.
Течет голодная слюна,
Моим вниманием владея.

И нет ни радостей, ни мук,
Ни сил душевных, ни желаний, —
Желудок, как большой паук,
Избавил сердце от страданий.

Он закатал его в комок,
И высосал, и до растленья
Довел, и вот теперь на мозг
Распространяет вожделенья.

Остатки разума тая,
Лежу поруганный, бесправный,
Поверженный в борьбе неравной...
О, неужели это я?!

* * *

Гале* * домашнее имя А.Т.Тюрк

Любимая, спокойная, простая,
Опять, опять с тобой в разлуке мы!
Опять моих мятежных мыслей стая
Забилась за решеткою тюрьмы.

Опять во сне. обманутый мечтою,
Я губы твои жаркие ищу,
Пред тяжкою твоею красотою,
Дразнящей и манящей, трепещу.

Но есть иная боль в моем томленьи,
Сквозная нить, связующая нас:
Малютки мертвой скорбное виденье,
Встающее в ночной бессонный час.

И эта боль у нас одна с тобою,
И связаны навеки ею мы.
Любимая! Готово сердце к бою —
К борьбе с тоской разлуки и тюрьмы.
1937

* * *
Сердце, тоской окрыленное,
Выпорхни маленькой птичкою
И сквозь решетку тюремную
К милой моей улети,

Глазки ее воспаленные,
Горем убитое личико
Тихой улыбкой смиренною
Ты поскорей освети.

Под кружевною сороченькой
Теплым комочком ласкающим
К верному, мне нареченному
Богом, сердечку прижмись.

Кончится темная ноченька —
Тою же пташкой порхающей
Снова ко мне, заключенному,
Ты незаметно вернись.

Рабство мое подъяремное!
Доля — неволя бессрочная!
Рвется любовь из груди моей,
Жарче любого огня.

Часты решетки тюремные,
Крепки запоры замочные.
Ах, а сердечко родимое
Так далеко от меня!

* * *
Солнышко! Радость весенней тревоги!
Через разрывы туч
Мутные лужи на грязной дороге
Ласковый греет луч.

Лошадь покорная тянет телегу,
Пашни чернят холмы.
Редкие пятна последнего снега
Света поток омыл.

В утреннем воздухе весело, четко
Слышится птичий крик.
Солнышко! Даже в тюрьму за решетку
Луч твой живой проник!

И — чудеса! — там, где, узников старых,
Нас потеснил новичок,
На почерневших замызганных нарах
Высветлился сучок!
1938

В СТАРОМ ДОМЕ

Серебрится сад узорный.
Все заснуло, все молчит,
Лишь родных окошек взоры
Нежно светятся в ночи.

Старый дом! Его уюта
Я ль не оценил сполна?
В нем не страшен холод лютый,
Злая вьюга не страшна.

В старом доме было место
За беленою стеной,
Где спала моя невеста,
А потом и я с женой.

Был я счастлив, был я молод
Меж любимых и родных.
Вьюжной ночью, в лютый холод
Мне пришлось покинуть их.

И пошел я с горькой ношей
Дум в неведомую даль,
Вспоминая про окошек
Сиротливую печаль.

Что ни день — все с большей грустью
Прошлое зову назад.
Неужели не вернусь я
В старый дом, в узорный сад,

На оставленное место,
Где шепталась тишина,
Где ласкалася невеста,
Где осталася жена?
1938
***
Хоть и давят тюремные стены,
Хоть я в клетку, как зверь, заключен,
От кошмара безумного плена
Я волшебной мечтой отвлечен.

Я утешен чудесной мечтою
О единстве всего бытия,
Я избавлен молитвой простою
От всегдашней тоски и нытья.

Бог таинственный! Мир беспредельный!
Жизнь, как море любви и тревог!
Вашей песни тончайшей, свирельной
До конца я постигнуть не мог.

Но внимать этой музыке страстной
Каждодневно стремился мой слух,
Красотой его стройной и властной
Упивался мой творческий дух.

И теперь, в тишине заточенья,
Облегченный молитвой, порой
Вновь я слышу далекое пенье,
Как пастушью свирель за горой.

* * *
Когда растают наши сроки, —
А каждый — айсберг иль торос, —
Нас захлестнет волной в потоке
Немых отчаяний и слез.

Собьются с курса в нем надежды
Достичь причала тихих дней,
Их унесет в простор безбрежный
Валов и пенистых гребней.

Лишь в светлом будущем когда-то
Волненье стихнет на часок,
И на вершину Арарата
Осядет взмученный песок.

* * *

Д.Пащенко

В мгновенья наших редких встреч
Во тьме неволи
Понятна глаз прямая речь
До слез, до боли.

Ты сердцем названный мне брат,
И в ласке взора
Средь всех невзгод, средь всех утрат
Нашлась опора.
1939

ХРАБРЫЙ ТРУС

Итак, я в самом деле трус?
Притом сижу в тюрьме проклятой
Уже два года на замке.
Я смерти, кажется, боюсь, —
Боюсь, неволею подмятый,
Как схваченный за горло гусь,
Что бьется крыльями в тоске.
Как он кричит, и я кричу:
Я жить хочу! Я жить хочу!

Я жить хочу и буду жить.
И это жаркое желанье
Должно мой нечестивый страх,
Мой ужас смерти победить.
Я очень жить хочу. Страданья
Пора порвать паучью нить,
Пора тоски смердящий прах
Смести. Мне это по плечу.
Я жить хочу. Я жить хочу!
Осень 1939

* * *
Мои одинокие боли
В безмолвных стенах затая,
Подруга ты мне поневоле,
Тюремная клетка моя.

С подъема, еще до рассвета,
И до окончания дня,
Как юная Муза поэта,
Ты не отпускаешь меня.

Ты слышишь мольбы и проклятья,
Но, грубостью не смущена,
Лишь крепче сжимаешь объятья,
Прощая мне все, как жена.

А ночью, когда в исступленьи
Рыдаю, не выдержав, я,
Как нянечка выздоровленья,
Ты ждешь моего забытья.

С мечтами, как стая снежинок,
С тоскою, как злая змея,
Твой раб я, твой ревностный инок,
Тюремная келья моя!

Но изредка в сумрачной тени
Твоей, словно осенью клен,
Восторгом немым озарений
Бываю я преображен:

Со всем примирен и утешен,
Свободен от мук и утрат,
Как солнечный зайчик, безгрешен,
Как вольная ласточка, рад.
1940

ДВОЙНИК
(ЦАРЬ ЭДИП)

Ослепив себя, без стона
Раскровил он грудь.
Разделила Антигона
С ним последний путь.

Он ушел от смертных взоров
Ночью, без дорог,
А толпа безумцев хором
Прославляла Рок.

Но нигде и серой урной
Не почтили прах.
Только маски да котурны
Нагоняли страх.

А теперь судьей суровым
Древний мой двойник
Чрез века и сквозь засовы
В дом ко мне проник.

Царь Эдип, десницей тяжкой
Бей меня сильней,
Золотой массивной пряжкой
Сердце мне разбей!

Бей больнее, чтоб со стоном
Завалилась грудь...
Где ты, где ты, Антигона,
Веки мне сомкнуть?
1940

В БОЛЬНИЧКЕ

Порой взгляну на лица
Товарищей-больных,
И сердце затомится,
Как от какой вины.
От ужаса страданий,
От стонов по ночам
Оно болеть устанет
И, как будильник, станет,
Навеки замолчав.

А на соседней койке,
Вчера еще живой,
Теперь лежит покойник,
Накрытый с головой. —
От скверны прирожденной
Излеченный навек,
Навек освобожденный
Счастливый человек.

Ему уже не надо
Печалиться о том,
Что и его, как падаль,
Зароют; и потом:
Какое ему дело,
Где будет догнивать
Отторгнутое тело,
Чужое, как кровать?

Теперь он, дух свободный,
Предстал на Божий суд,
А труп его холодный
Шестерки унесут.
Они закосят завтрак,
Положенный ему,
И подождут до завтра:
Еще помочь кому?

Готов? У нас недолго!
А кто ты был живой —
Никто не знает толком...

Побрызгали карболкой,
И стонет уж другой.