Каждый день, 
возвращаясь с обедом, 
я мимо горы прохожу. 
Удивляет она меня. 
На вершине её кишлак - 
и ни заборов, 
ни стен, 
ни оград 
вокруг его жилищ не стоит- 
ни единого дерева нет, 
                                      ни куста. 
И со всех горизонтов 
дуют ветры,- 
дрогнут на небе 
серые тучи 
и, лапы раскинув, 
и пасти разинув, 
и выгнув пластами 
звериную спину, 
рушатся с неба 
на склоны горы, 
кибитки киргизов 
сглотнув на пути. 
И когда 
на вершине хмарь- 
в котловине у нас 
                             дождь 
или гроза, 
                или слякотно сеет крупа... 
И думаю я: 
как же выдержала высь? 

Он мог бы молотами бить, 
железо сверлами сверлить, 
но две ноги, 
одна рука - 
и опечалена судьба. 
И отворачивает взгляд 
от бабьей утвари солдат. 
Солдат встает 
и, дверь раскрыв, 
садится на порог. 

Лежат колхозные поля 
в прозрачности пространств 
весенних - 
и величавы и спокойны, 
как мысль огромного народа 
в очарованье мастерства. 
Еще поля не засевали, 
еще сады не зацветали, 
еще на вспаханой земле, 
как струны, борозды лежали, 
и ветер пашни задевал, 
и звук от пашни отлетал. 

Солдат в безмолвии сидел, 
на Родину свою глядел. 
Глядел на Родину солдат - 
и от огромной красоты 
солдат душою потеплел. 
Трава шуршала у сапог: 
"Солдат с войны вернулся жив!" 
И ветки вторили берез: 
         "Пришел здоров! 
           Пришел здоров!" 
Сучок сучку передавал: 
          "Врага изгнал! 
            Врага изгнал!" 
И шелестел поток вершин:
           "Он мир принес!
             Он мир принес!"
И с воском взяв горшок, пошел
залечивать он раны на стволах-
             на грушевых стволах
             и на вишневых тоже.

Глядите, люди, - 
                            девка пред солдатом 
средь бела дня, насмешек не стыдясь, 
стоит в тени розовых акаций 
и стриженную голову его 
все гладит, гладит 
                              легкою рукою... 

Мешки, отсвечивая ткацкою основой, 
наполненные девичьим приданным, 
накопленным на торфоразработках, 
лежат как идолы 
                           у мраморных скамеек. 
Чуть приоткрыв оранжевые рты, 
на скамьях тихо, рядом, 
одетые в стеженые пальтушки, 
мордовки юные сидят... 
И солдат 
в ожидании своего эшелона, 
какую-то до слез знакомую мелодию, 
прижав баян к груди, 
выводит медленно в тиши. 
И сидит, как каменная баба 
посреди заката на холме, 
бjльшелицая, 
прямоспинная, 
с балалайкой в каменной руке 
средних лет мордовка на мешке. 
И, следя глазами за баяном, 
шевелит губами в такт она. 
Под рукою тоненькие струны 
вторят 
вдохновению солдата... 

 ДЖАМБУЛ

Ночь над Москвой
прозрачной вышиной
легла на белые столбы  
                                      прожекторов...
Звенит булыжник под подковой.
Наездник древний и суровый
из-за высокого угла
на площадь выезжает шагом,
и у седла висит домбра.
Косясь черничными зрачками
на незнакомые места,
конь, звонко по камням ступая,
несет по площади певца.
Синеют ели у кремля,
и тень с квадратными зубцами
откинула кремлевская стена.
Углами рассекая ночь,
навстречу путнику встает
багряный мавзолей.
И сходит Джамбул с коня,
и зеленой степью халат
спадает с сутулой спины
и свисает узорной полой
с плеч до каменных плит.
Тиха на площади земля,
и звезды на небе молчат,
и только шепотом шуршат шаги...

Старик вздохнул и сел
ссутулясь, на уступ...

"Ну, вот и я пришел к тебе.
Как я спешил увидеться с тобой!
Но разве смерть опередишь?
Был молод я, 
когда седлал коня
и о пути расспрашивал людей.
Но по дороге отняла 
                                  судьба
и силу плеч
и черноту бровей.
И вот перед тобой стоит
поэт седой,
как вечные снега...
Еще вчера я вечером 
был раб,
был гол и нищ Джамбул,
и старость кралась по пятам.
Но светлый день
                            передо мной предстал,
и снова сердце и глаза мои
вечерней юности полны,
и в предвечерний нежный час
с высот на землю
приплывает солнце,
я старческой рукой его, пожалуй,
могу еще, как внука приласкать..."

ЗАКОНЧЕН ДЕНЬ РАБОТ

Мой умный друг -
железный экскаватор -
чуть-чуть устал,
для моря расчищая дно, -
он шею вытянул
к багряному закату
и, челюсти раскрыв, зевнул...
И паклей вытер кулаки
и зашагал домой 
                           ччерез пески.
И словно ломоть сочной дыни,
повисла желтая луна
над экскаватором в пустыне.