|
МАЛЬЧИК
Сандал - это так просто:
посередине кибитки яма,
а над ямою низенький столик,
он покрыт одеялом,
похожим на тюльпанное поле.
В яму углей горячих насыпают,
под одеялом протянут ноги
и сидят вокруг теплыни люди,
от работы дневной отдыхая.
А на стенах висят тарелки.
Ярче неба в тарелках звезды,
и красивей луны
пиалы
на уступчивых нишах стоят.
И синее морей одеяла
друг на друге лежат.
Но чудесней всего на свете
в глинобитной кибитке киргиза
баранчук -
годовалый мальчик;
он в пухлом халате на вате,
азиатским платком подпоясан.
Перламутровых пуговок ряд
на спине у халата звездится,
и ястреба легкие перья
в тюбитейке пучком стоят.
Как огонь,
он древнее древних,
он киргизов гордых наследник,
он родитель людей нерожденных,
годовалый сидит у бабая,
и глазищи в косых разрезах
обливают потоком счастья
мир и солнце,
себя и свет.
***
О лес!
Опять я у твоих корней,
склонясь,
разглядываю травы.
И без раздумья -
все оставив -
иду по тропам
средь весны,
и ощущения мои
повисли надо мной шатрами
зелено-пепельной листвы...
Под вечер солнце соками земными
из рек дымящихся
и радужных озер
досыта напилось,
и, бражности не выдержав земной,
оно шатнулось раз, другой
и село,
вытянув лучи,
на край прятнейшей земли.
Сгущались сумерки в садах,
и небо
синее, как папиросная бумага,
натянутое на обруч горизонта,
на яблоневый снежный цвет
бросало тень.
Ах, эти яблони в цвету
у белых хат...
Их ветви в лепестках
напоминают мне Урал,
засыпанный сугробами,
увязнувший в снегах.
Да, был вечер.
Без слов, без звуков.
Лежала дума на челе
успокоенной тишины.
О чем?
Не надо слов.
Имей большое сердце,
и ты поймешь величие полей,
величие земли.
Косились в сторону
из окон огоньки.
И в их лучах,
как слезы ребятишек,
роняли ветки наземь
свои вишневые цветы.
СИРЕНЬ
Встретила я
куст сирени в саду.
Он упруго
и густо
рос из земли,
и, как голых детей,
поднимал он цветы
в честь здоровья людей,
в честь дождей
и любви.
Луна,
как маятника диск,
чуть колебалась над землей,
и степь лежала, как ладонь
натруженной земли.
Посредине степи - костер,
во все стороны - тишина,
и, спиной прислонясь
к небесам,
сидят парни вокруг огня...
НА ЗАКАТЕ
Я сидела ниже травы,
тише листвы.
А выше моей головы
цвели на грядах цветы.
И лиловые залы видела я
и оранжевое убранство их.
Цветочный паломник -
косматый шмель -
и дом голубой
на зеленом стебле.
Не стуча, не спрося, влетел,
а в зале чаши
нет никого,
и тычинки стволов пусты,
и лапы шмелю ни к чему
без желтых следов пыльцы.
И незваный гость
зажужжал в усы
и вылетел вон, сердясь.
А в синем небе гасла заря,
и в цветах закрывался вход...
УТРО
Я завершила мысль,
вместив ее в три слова.
Слова, как лепестки
ощипанных ромашек,
трепещут на столе.
Довольная
я вытерла перо
и голову от строк приподняла.
В подвал упали из окна
концы лучей
от утреннего солнца...
НОЧНОЕ
На земле,
как на старенькой крыше,
сложив темные крылья,
стояла лунная ночь.
Где-то скрипка тонко,
как биение крови,
без слов улетала с земли.
И падали в траву
со стуком яблоки.
И резко вскрикивали
птицы в полусне.
Мятежность дум
проходит от березовых листьев,
что потеряли почку к середине мая.
От очертания ветвей,
струящихся с коричневых сучков,
как тонкие дожди.
И с мысли пыль стирают
хрупкие цветы,
что вновь из трубочек
выходят в прошлогодних хвоях.
1947
Сидят вороны на пеньке:
коробочками мака
на дымчатых зобах
две серых головы
таинственно шуршат,
таращится в оранжевых кругах
вороний глаз -
вороньи тайны в нем лежат.
И заглянула я в зрачки
и вдруг - очки
взглянули на меня,
седые волосы в кружок
и отложной воротничок.
МОИ СТИХИ
Мои стихи...
Они добры и к травам.
Они хотят хорошего домам.
И кланяются первыми при встрече
с людьми рабочими.
Мои стихи...
Они стоят учениками
перед поэзией полей,
когда сограждане мои
идут в поля
ведут машины.
И слышит стих мой,
как корни в почве
собирают влагу
и как восходят над землею
от корневищ могучие стволы.
|
