Лидия Яновская

Комедиант господина и господин комедианта

Еще о «Беге»: лицо Малюты Скуратова…

Одна из соблазнительных загадок творческой биографии Михаила Булгакова – самая история «Бега».

Писатель работал над пьесой около двух лет – в 1926–1928 годах; причем год или полтора – только над этой пьесой. И если вспомнить об огромной трудоспособности моего героя, придется признать, что в пьесу вложена бездна вдохновенья, воображения и труда. Следовательно, «Бег» имел несколько редакций и в замысле его были очень существенные повороты.

Между тем рукописей этой пьесы нет. Она пришла к нам в законченном виде – без черновиков или вариантов, без предварительных набросков и планов. Творческих следов пьесы нет в письмах Булгакова. И даже даты ее создания – 1926–1928 – известны только потому, что они проставлены на титульном листе машинописных экземпляров, представленных автором в Художественный театр 16 марта 1928 года.

Из немногих других подробностей известно, что сюжет пьесы с самого начала был связан с гражданской войной и боями на юге России: в марте 1927 года в бюллетене «Программы государственных академических театров» было объявлено, что Булгаков обещал Художественному театру пьесу, «рисующую эпизоды борьбы за Перекоп».

Известно также, что в апреле 1927 года был заключен первый договор на эту пьесу с Художественным театром. Она называлась тогда «Рыцарь Серафимы», имела подзаголовок: «Изгои», и, стало быть, одну из героинь уже тогда звали Серафимой, был в пьесе ее «рыцарь», то есть персонаж, аналогичный Голубкову, и звучала тема эмиграции...

И еще очень хорошо известно, что важнейший импульс к созданию пьесы был связан с Любовью Евгеньевной Белозерской. Как и герои «Бега», она прошла эмиграцию, в 1924 году вернулась в Россию и вскоре после возвращения стала женою Михаила Булгакова.

Эти крохи информации, еще в 1983 году изложенные в моей книге «Творческий путь Михаила Булгакова», – вот практически всё, что на сегодня известно булгаковедению об истории создания «Бега».

Отмечу еще два узелка в истории этого удивительного произведения, в ту давнюю мою книгу не попавшие исключительно по недостатку места. (Напомню читателю: в те времена объем книги определялся заранее, за нарушение наказывали жестоко, причем в данном случае наказывали не автора, а редактора, так что приходилось очень и очень взвешивать, что включать, а что отложить – в бесконечность). Один из этих моментов – тень Малюты Скуратова в «Беге».

Заметили ли вы, как зовут одного из центральных персонажей пьесы – генерала Чарноту?

Вот именно: Григорий Лукьянович – так же, как звали знаменитого Малюту, страшного палача эпохи Ивана Грозного.

Случайное совпадение? Тогда вслушайтесь в звучание фамилии: Малюта... Чарнота... Мало? Напомню подлинную и полную фамилию Малюты – Скуратов-Бельский.

Чарнота – Бельский... Черный – белый... Куда уж ближе?

И тем не менее булгаковский Чарнота – генерал-майор «из запорожцев», лихой кавалерист, отчаянный игрок, человек непосредственный и во многом даже симпатичный, никаким образом на жестокого приспешника Ивана Грозного не похож.

Войдя в хлудовский штаб «где-то в северной части Крыма» – с перрона, где ряд повешенных под «лунами» фонарей, – он внезапно снимает папаху (в машинописи 1928 года даже падает на колени) и – Хлудову: «Рома! Ты генерального штаба! Что же ты делаешь? Рома, прекрати!»

А в конце – Хлудову же: «Постой, постой, постой! Только сейчас сообразил! Куда? Домой? Нет! Что? У тебя, генерального штаба генерал-лейтенанта, может быть, новый хитрый план созрел? Но только на сей раз ты просчитаешься. Проживешь ты, Рома, ровно столько, сколько потребуется тебя с поезда снять и довести до ближайшей стенки, да и то под строжайшим караулом! Ну, а попутно с тобой и меня, раба божьего, поведут, поведут... Ну, а меня за что? Я зря казаков порубал? Верно!.. Я, Рома, обозы грабил? Да! Но, Рома, фонарей у меня в тылу нету».

Что было связано с этим именем в недошедших до нас ранних поворотах сюжета?

Чарнота был совсем другим персонажем?

Или под этим именем – Григория Лукьяновича Чарноты – выступал вешатель Хлудов?

Или вместо этих двух генералов на первом плане в пьесе «Бег» был кто-то третий – возглавлявший контрразведку? В законченной пьесе начальник белой контрразведки носит многозначительную фамилию – Тихий...

А волновавшая воображение Булгакова тень Малюты из его творчества не уйдет. Она появится в романе «Мастер и Маргарита», чтобы навсегда остаться в нем. «Ни Гай Кесарь Калигула, ни Мессалина уже не заинтересовали Маргариту, как не заинтересовал ни один из королей, герцогов, кавалеров, самоубийц, отравительниц, висельников и сводниц, тюремщиков и шулеров, палачей, доносчиков, изменников, безумцев, сыщиков, растлителей. Все их имена спутались в голове, лица слепились в одну громадную лепешку, и только одно мучительно сидело в памяти лицо, окаймленное действительно огненной бородой, лицо Малюты Скуратова».

И снова о «Беге»: Ялта

В одном из слоев и в плане сюжетном «Бег» – пьеса об эмиграции. Е.С.Булгакова запечатлела однако в своем дневнике такой диалог: «Ведь эмигранты не такие», – говорил Булгакову официальный драматург Афиногенов. «Это вовсе пьеса не об эмигрантах... – отвечал Булгаков. – Я эмиграции не знаю, я искусственно ослеплен». Тогда о чем же? О малости и беззащитности человека в фантасмагориях бытия? О России, снова и снова выталкивающей не худших своих сыновей и дочерей?

Как бы то ни было, в «Беге» – как сны – проходят загадочные города эмиграции, в которых никогда не бывал Булгаков. Париж... и Константинополь...

Собственно Парижа на сцене нет. Только квартира Корзухина. Того y же – единственное помещение в этой квартире: «необыкновенно внушительно» обставленный корзухинский кабинет. Париж угадывается за окном: осенним закатом... ночной далекой музыкой и утренней тишиной... репликой к явившемуся в кальсонах Чарноте: «Вы... Ты, генерал, так и по Парижу шли, по улицам?»

А вот Константинополь – на сцене.

В сне «восьмом и последнем» он за сплошною стеклянной стеной в комнате Хлудова.

В сне пятом – панорамой города с фантастическим сооружением «тараканьих бегов» на переднем плане и размещенным выше сооружения и сзади узким переулком, по которому так выразительно-театрально проходят турчанки в чарчафах, турки в красных фесках, иностранные моряки в белом, а изредка даже проводят осликов с корзинами...

И в сне шестом, там, где двор с кипарисами и где живут Чарнота, Серафима и Люська и куда забредает с шарманкой обритый после тифа Голубков, – снова повыше дома «кривой пустынный переулок»...

Прирожденный драматург, Булгаков часто строит свои пространства по вертикали – не только в драме, но и в прозе. Я еще расскажу, как в этом пересечении горизонталей и вертикалей построены в романе «Мастер и Маргарита» его ершалаимские и его московские сцены. Но пейзажи «Бега» с переулками над дворами – не условность, не фантазия, а реальность. Хорошо знакомая Булгакову и перенесенная им в воображаемый Константинополь реальность Ялты...

Напомню рассказ Константина Паустовского «Снежные шапки» – о том, как Булгаков однажды зимою, в начале 20-х годов, приехал к нему в засыпанное снегом Пушкино:

«Как-то ближе к весне, тихим и снежным днем ко мне в Пушкино приехал Булгаков. Он писал в то время роман ” Белая гвардия ” , и ему для одной из глав этого романа нужно было обязательно посмотреть ” снежные шапки ” – те маленькие сугробы снега, что за долгую зиму накапливаются на крышах, заборах и толстых ветвях деревьев. Весь день Булгаков бродил по пустынному в тот год Пушкину, долго стоял, смотрел, запахивая старую, облезлую доху, – высокий, худой, печальный, с внимательными серыми глазами.

– Хорошо! – говорил он. – Вот это мне и нужно».

Можно признаться: Паустовский – не очень надежный мемуарист. Если вам требуется установить дату или последовательность событий – мемуарной прозой Паустовского лучше не пользоваться: непременно окажется, что он что-то переставил, перекроил и вообще все перелопатил. И вместе с тем художник он невероятно точный и наблюдательный. Умение Михаила Булгакова настраивать себя на впечатления – умение Булгакова включать свое писательское воображение в предлагаемых декорациях бытия – схвачены удивительно верно.

В разгар работы над «Бегом», летом 1927 года, Булгаков вместе с Любовью Евгеньевной, а попросту Любашей, едет в Ялту – посмотреть эти самые «константинопольские» переулки над двориками.

В Ялте Булгаков и до этого бывал не раз. Летом 1925 года по приглашению Волошина ездил с Любашей в Коктебель. На обратном пути побывали в Ялте – в верхней части Ялты, в Аутке («изрезанной кривыми узенькими уличками, вздирающимися в самое небо»), в чеховском доме. Их кратко и любезно встретила Мария Павловна Чехова, но дом показывала другая дама...

В 1926 году месяц были в Мисхоре. Опять побывал в Ялте? Вряд ли. Уж теперь Мария Павловна непременно встретила бы Булгакова с большим вниманием: его очерк в ленинградской «Красной газете» (с процитированными строками об уличках Аутки) ей уже переслала Книппер-Чехова.

А в 1927 году поездка была весьма своеобразной – романтически-двукратной – и «Бега», вероятно, коснулась не сразу.

Любовь Евгеньевна в своих мемуарах описала эту поездку так: «Лето. Жарко. Собрались в Судак на дачу к Спендиаровым. ...М.А., побыв недолго, уехал обратно в Москву, пообещав вернуться за мной. За время его отсутствия мы с Лямиными успели побывать на горе Сокол, с которой чуть было не свалились, на Алчаке, в Генуэзской крепости, в Новом Свете... М.А. явился внезапно и сказал, что он нанял моторную лодку, которая отвезет нас прямо в Ялту.

Мы ехали долго. Нас везли два рыбака – пожилой и молодой, весь бронзовый. Море так блестело на солнце, было тихое и совсем близко, не где-то там, за далеким бортом парохода, а рядом – стоило только протянуть руку в серебристо-золотую парчу. М.А. был доволен, предлагал пристать, если приглянется какой-нибудь уголок на берегу. Когда мы приехали в Ялту, у меня слегка кружилась голова и рябило в глазах. Остановились мы у знакомых М.А. – Тихомировых. (Память, память, правильно ли донесла ты фамилию этих милых гостеприимных людей?)

На другой день мы пошли в Аутку... Все вверх и вверх...» ( Л.Е.Белозерская-Булгакова . О, мед воспоминаний.)

Ялта поднималась от моря амфитеатром террас – Булгаков называл их «ярусами». Кривые и узкие переулки бежали выше домов. Любаша в широкополой шляпе шла рядом и что-то щебетала о Константинополе и Париже. Или уходила вперед, соблазнительно покачиваясь на каблучках своих белых летних туфель. Булгаков останавливался, рассматривал ялтинские дворики под ногами, грезил кривыми переулками Константинополя, создавал свои сценические пространства... Кипарисы... водоемы... то же разноязычное звучание города: татары, русские, армяне, греки... минарет, с которого непременно зазвучит голос муэдзина на закате...

Любовь Евгеньевна не назвала дату этой поездки в Судак и Ялту: ни год, ни число, ни месяц. Год вычислить, впрочем, нетрудно: 1927. А с некоторых пор стало возможно рассчитать поездку по месяцам и дням: директор Чеховского дома-музея в Ялте Г.А.Шалюгин нашел в доступных ему чеховских архивах, а затем и опубликовал [1] несколько письменных свидетельств об этих днях. Вот они.

12 мая 1927 года Михаил Павлович Чехов (младший брат покойного писателя, в ту пору живущий в Ялте на чеховской даче) пишет жене в Москву: «Вчера утром (11 мая. – Л.Я. ) за Женей и Колей заехали Вася, Лизочка и автор ” Турбиных ” Булгаков, который живет сейчас у Тезей, чтобы ехать на Учан-Су. ...Взлезали на крепость в Иосаре, были около водопада и там же завтракали. Хорошо закусили и порядочно выпили. Булгаков был очень мил, хотя грусть все время светилась у него в глазах, несмотря на это и он тоже выпить был не дурак...» [2]

Назавтра после прогулки к водопаду, то есть 12 мая, Булгаков и Чеховы, Мария Павловна и Михаил Павлович, приглашены на именины к некой Ванде Станиславовне Дыдзюль. «Наши здешние дамы, – отчитывается 13 мая Михаил Павлович жене, – стали являть свое искусство перед приезжими и, главным образом, перед Булгаковым. Он ведь теперь знаменитость! ...Началась вакханалия. Я дирижировал гран-роном, были и фокстрот, и вальс, и канкан, – чего только не было. Пели соло, пели под скрипку, пели хором. Дорохов стал кувыркаться сальто-мортале. ...Вернулись домой в 3 часа утра, всего я здесь не припомню. Даже Маша досидела до такой поры и плясала». (Михаилу Павловичу, поясняют публикаторы, за шестьдесят, Маше – Марии Павловне – на несколько лет больше).

И третья запись, теперь уже в альбоме Марии Павловны:

«Напрасно Вы надеетесь, дорогая Мария Павловна, что я ” умру по дороге ” ! Я не умру и вернусь в Ялту за обещанным Вами письмом Антона Павловича!

М.Булгаков .

13-го мая 1927 г. Аутка».

Как видите, Любовь Евгеньевна немножко ошиблась: в Крым они приехали не летом, а где-то в первой декаде мая, вероятно, к концу первой декады. Впрочем, может быть, май в 1927 году был очень жарким, обещая тяжелое московское лето... Как бы то ни было, 11–13 мая Булгаков в Ялте. Судя по воспоминаниям Л.Е., она уверена, что он уехал в Москву. Он действительно уехал в Москву. Но почему же по дороге не погостить несколько дней в такой прелестной компании в Ялте? Он впервые в жизни по-настоящему знаменит: первый сезон «Дней Турбиных» во МХАТе и «Зойкиной квартиры» в Театре Вахтангова. Критики поливают его имя потоками почти непристойной брани (отсюда, вероятно, подмеченная М.П.Чеховым «грусть» в его глазах). Но может быть, брань в России непременный спутник успеха?

Останавливается Булгаков «у Тезей» – Г.Шалюгин поясняет, что речь идет о частном пансионате супругов Тихомировых–Тези. (Как видите, здесь Любашу не подвела ее блистательная память.) Едет с новыми знакомыми на водопад Учан-Су, где фотографируется на весьма несовершенную карточку. (В книге «Михаил Булгаков и Крым» фото приведено.) Куралесит на именинах. Не сомневайтесь, если уж Булгаков в ударе на каких-нибудь именинах, то дым коромыслом! И 13 мая, перед отъездом, делает совсем уж фамильярную запись в альбоме Марии Павловны Чеховой.

Напрасно авторы книжки «Михаил Булгаков и Крым» прочитывают эту запись как прощание вообще с обещанием вернуться когда-нибудь . Булгаков едет в Москву на месяц-полтора и уверен, что до окончания сезона вернется!

По-видимому, его радостное и стремительное возвращение – с этим романтическим плаванием в рыбацкой лодке по сверкающим теплым водам – пришлось на первые дни июля. 9 июля Михаил Павлович Чехов пишет жене в Москву: «27 отсюда уезжает Булгаков». Неизвестно, действительно ли Булгаков уехал 27 июля. Но 9 июля он безусловно снова в Ялте.

Читатель спросит: если это все так хорошо видно из документов, опубликованных в книге Ю.Г.Виленского, В.В.Навроцкого и Г.А.Шалюгина, то зачем же пересказывать все это здесь? Не проще ли отослать читателя в библиотеку? В том-то и дело, дорогой читатель, что этой прозрачной и бесспорной канвы событий в названной книге нет.

Очень важно впервые найти – открыть – архивный документ. Важно (и бывает трудно) его опубликовать. Но, как я отметила выше, есть еще одна вещь, в которой нуждается документ: его нужно прочесть . Ибо непрочитанный документ молчит. Авторы книги «Михаил Булгаков и Крым» найденные и опубликованные ими документы прочитать не смогли.

Им показалось, что мемуары Любови Евгеньевны не согласуются с найденными ими записями. Поэтому, слегка «подправив» и то и другое, решили считать, что ни в какую Москву Булгаков летом 1927 года не ездил. Что и Любаша в его отсутствие (поскольку не было никакого отсутствия) не взбиралась с Лямиными на гору Сокол, рискуя свалиться, а заодно не бывала и в других заманчивых местах. Что просто в мае (не позднее 11 мая) Булгаков и Любаша вдвоем поехали на моторной лодке в Ялту – на два с половиной месяца. Наши авторы даже ужаснулись такому, по их словам, «рискованному» путешествию – ведь в мае «вода еще очень холодна»!

Их не поразило, как мог Михаил Павлович Чехов, столь обстоятельно описавший и Михаила Булгакова и ялтинских «дам», не заметить на пикнике или в круговерти именин солнечную, «заводную», блистательную Любашу, если бы она там была.

В связи с весьма смелым толкованием событий возникло и множество других неувязок, из которых авторы книги выкарабкивались с помощью новых домыслов и «допущений», на которых я останавливаться не буду. Стоит ли удивляться тому, что, погруженные в сражение с фактами и документами, они не заметили главного – зримой связи между пейзажами Ялты и воображаемым Константинополем «Бега»...

Автограф же Чехова совершенно очарованная Булгаковым Мария Павловна ему все-таки подарила. В то же лето. И Булгаков хранил этот автограф. Пока не передарил его в 1936 году дипломату из американского посольства в Москве Джорджу Кеннану. Запись Е.С.Булгаковой 18 апреля 1936: «Вечером у нас Кунихольмы, Кеннан и Дмитриев. Разговор больше всего о Чехове, которого Кеннан изучает. М.А. подарил Кеннану конверт, адресованный Чехову, веточку из его сада в Аутке и маленький список книг, написанный характерным бисерным почерком Чехова. Все это М.А. получил в подарок от Марьи Павловны, когда был на даче в Аутке...»

А воплотившиеся в «Беге» ялтинские переулки, бегущие выше дворов и домов, по крайней мере однажды отразились в романе «Мастер и Маргарита».

Помните, как попадает залитый Иудиной кровью кошель с тридцатью тетрадрахмами в дом первосвященника Каифы?

Люди Афрания «прошли в тылу дворца Каифы, там, где переулок господствует над задним двором », и «перебросили пакет через забор».

Хотя дворики в древнем Иерусалиме были как правило внутренними, окруженными постройками со всех сторон, так что бросать пришлось бы, пожалуй, не через забор, а через крышу ближайшей постройки...

[1] См.: Геннадий Шалюгин . Чеховское притяжение. – «Литературная Россия», 1 февраля 1985.
[2] Цит. по повторной публикации в книге: Ю.Г.Виленский, В.В.Навроцкий , Г.А.Шалюгин . Михаил Булгаков и Крым. Симферополь, 1995, с. 65, поскольку между публикациями имеются разночтения.

 
Главы опубликованы: «Уральская новь», 2004, № 19.