Лидия Яновская

Шесть редакций романа

Редакция четвертая

Между третьей и четвертой редакциями две тетради, озаглавленные так: «Князь тьмы». Обе относятся к первой половине 1937 года. Это подступ к четвертой редакции романа, предчувствие ее.

Булгаков переписывает первые главы, одну за другою, кажется, не столько работая над ними, сколько готовя себя к решительному броску – сплошному переписыванию романа и связанному с этим взлету импровизиции. Известный прием авторской работы: войти в ритм, «раскатать» воображение.

Он пишет с начала. Все еще неясную, требующую очень серьезной доработки главу 2-ю – «Золотое копье» – пропускает. Удовлетворенно поправляет давно сложившиеся сатирические главы. Вплотную подходит к главе 13-й. Здесь она уже 13-я – «Явление героя» – и так будет называться отныне. Мастер, которого уже в предыдущей редакции звали так, окончательно осознается героем романа и вот-вот готов стать его заглавным героем.

«– Я – мастер, – ответил гость и стал горделив и вынул из кармана засаленную шелковую черную шапочку, надел ее, также надел и очки и показался Ивану и в профиль и в фас, чтобы доказать, что он действительно мастер».

Писатель прорабатывает эту главу тщательно и любовно. Ее образная, ее ритмическая структура очень близки окончательным. И уже намечается вхождение лирической темы, которая с такой силой окрасит эту главу в последующих редакциях:

«Выяснилось, что он написал этот роман, над которым просидел три года в своем уютном подвале на Пречистенке, заваленном книгами, и знала об этом романе только одна женщина. Имени ее гость не назвал, но сказал, что женщина умная, замечательная...»

Здесь на полуфразе обрывается рукопись «Князя тьмы». Думаю, потому, что имя Маргариты, не произнесенное героем, вспыхивает в воображении автора и становится рядом с именем героя. Думаю, в этот момент рождается название «Мастер и Маргарита».

Не Воланд, но мастер и Маргарита – герои романа. Не «Князь тьмы» – «Мастер и Маргарита»!

Теперь писатель может начать четвертую – первую полную – редакцию своего романа, впервые обозначив на титульном листе: « Мастер и Маргарита. Роман ».

Шесть тетрадей этой редакции со сплошной нумерацией страниц, с установившейся последовательностью глав, без пробелов и пропусков, от первой строки: «Весною, в час заката на Патриарших прудах...» – до строки последней: «...пятый прокуратор Иудеи Понтий Пилат» – и важного для писателя слова «Конец», написаны в необыкновенно короткий срок, в течение нескольких месяцев 1937–1938 годов.

Начало работы датировано автором несколько общо: 1937. По некоторым косвенным данным можно определить, что в начале октября 1937 года пишется 2-я глава (здесь она все еще называется «Золотое копье»).

Дневниковые записи Е.С. в этот период насыщены тяготами бытия. Идут аресты. Нет денег. Вызывают ненависть бесконечные оперные либретто, которые правит, подготавливает, планирует либреттист Большого театра Михаил Булгаков, мучительно растрачивая свое время. 23 октября: «У М.А. из-за всех этих дел по чужим и своим либретто начинает зреть мысль – уйти из Большого театра…» 25 октября: «Утром Седой. (Композитор В.П.Соловьев-Седой. – Л.Я. ) М.А. сказал ему о своем намерении уйти из Большого и о том, что он не хочет делать либретто для соловьевской оперы в качестве соавтора». 1 ноября: композитор Потоцкий «хотел, чтобы М.А. взялся править его либретто. М.А. отказался. Неприятный вечер». 3 декабря: «Звонил Потоцкий: все сделал по замечаниям М.А. и теперь хочет ”с трепетом” прочитать это у нас». «Болван», – раздраженно замечает Е.С.

Записи о работе над романом редки. По-видимому, весь погруженный в роман, писатель почти не говорит о нем. Но – бесконечно отрываемый композиторами и многочасовыми заседаниями в театре, утомляемый вызовами партийного чиновника П.М.Керженцева с его назойливыми требованиями все новых «поправок» в собственно Булгаковым написанных либретто, – писатель работает над новой, впервые полной редакцией своего главного романа. В декабре читает друзьям – В.Дмитриеву, П.Вильямсу, Б. и Н.Эрдманам – 12-ю главу.

Работа над романом становится все интенсивнее. Записи Е.С. об этой работе все чаще. 1 марта 1938 года: «У М.А. установилось название для романа – ”Мастер и Маргарита”. Надежды на напечатание его – нет. (Формальной надежды на напечатание нет; но Булгаков верит, что роман должен быть, будет опубликован, не может не быть опубликован! – Л.Я. ) И все же М.А. правит его, гонит вперед, в марте хочет кончить. Работает по ночам».

« 6 марта . М.А. все свободное время – над романом… 8 марта . Роман… 9 марта . Роман… 11 марта. Роман…»

Булгаков болен. Грипп. « 18 марта . М.А. больной, сидит – в халате, в серой своей шапочке – над романом… 19 марта . Грипп. Роман… 20 марта . Грипп. Роман».

Писатель спешит. Безумие уже идущих «показательных процессов», расстрельные приговоры в газетах, аресты, всеобщий страх и ощущение, что мир обваливается в тартарары, кажется, подгоняют его. Очень мешает работа в Большом театре – почти ежедневная, ежевечерняя, часто до глубокой ночи. Бездарные либретто, неталантливая музыка… А может быть, не мешает? Может быть, дает передышку, выталкивая из непомерного напора вдохновения?

Иногда – с этой целью: отключиться – Булгаков уходит к очень скромным своим друзьям, совсем незнаменитым Федоровым – играть в винт. В дневниках этой поры так часты замечания: «М.А. был у Федоровых, играл в винт»; «Вечером М.А. пошел к Федоровым играть в винт». Когда Булгаков болеет, Федоров приходит к нему – играть в винт…

(A propos . Как мало мы знаем о Федоровых, у которых Булгаков отдыхал душой в тяжелую пору работы над четвертой редакцией своего романа.

Актриса МХАТа Нина Михаловская пишет: «В зиму 1928/29 года я часто бывала по вечерам, свободным от спектаклей, в доме работника нашей бухгалтерии В.М.Федоровой. Жили они с мужем недалеко от театра, на Пушкинской улице. Булгаков и его жена дружили с этой семьей и нередко захаживали туда. Мы собирадись за круглым столом под желтым шелковым абажуром с кистями. Булгаков доставал из кармана карты и начинал метать банк в им самим изобретенной игре, которая называлась ”тираж с погашениями”. Сдавались карты, назывались ставки – маленькие, по гривеннику, не больше. < … > В этой дружественной ему семье Булгаков был таким общительным и нестесненным, каким я никогда не видела его в театре». [1].

«Его жена» – здесь Любовь Евгеньевна.

А в бесконечных фондах ЦГАЛИ – РГАЛИ тож – много лет назад я нашла набросок воспоминаний Василия Васильевича Федорова о Михаиле Булгакове и тогда же, много лет назад, выписала из этих воспоминаний несколько строк:

«Как работал Булгаков. Лежа на тахте, заложив руки за голову, он как бы думал вслух , а жена сидела рядом и с машинкой записывала его мысли, которые он потом редактировал… Как будто разговаривал сам с собою, или спрашивал сам у себя, и отвечал…» [2].

Здесь «жена» – Елена Сергеевна; стало быть, с Федоровыми Булгаков дружил лет десять, не меньше.)

И опять в дневнике Е.С. за 1938 год: « 4 апреля . Роман… 5 апреля . Роман... 6 апреля . Роман… 23 апреля . Дома. Одни. Роман. Слава Богу!» («Слава Богу!» – потому что вот выдался вечер, когда никто не звонит, не врывается, не докучает…)

« 27 апреля . Роман – днем… 28 апреля . Днем роман».

Теперь Булгаков часто читает роман немногим своим знакомым. С некоторых пор самым частым слушателем и самым частым его собеседником становится Николай Эрдман.

«22–23 мая 38 г.» – так автор датирует конец последней главы…

Перечитывая эту редакцию романа, я вспоминаю, казалось бы, загадочные слова К.М.Симонова в его предисловиях к первым публикациям «Мастера и Маргариты» (1966 и 1973). Напомню, что Симонов был председателем комиссии по литературному наследию Михаила Булгакова, много сделал для возвращения творчества Булгакова читателю, в частности, добился публикации романа – сначала с сокращениями, в журнале, а потом и полностью, в книге.

Так вот К.М.Симонов высказал предположение, что если бы Булгакову было дано продолжить работу над романом, то он, «может быть», вычеркнул бы «что-то из того, что несет на себе печать неумеренной, избыточной щедрости фантазии».

Весьма субъективно по отношению к законченному роману, не правда ли? Но вот буйство и щедрость фантазии в четвертой редакции, особенно в сценах великого бала у сатаны, в дальнейшем действительно были жестко умерены автором.

Персонажи, названные в последней редакции глухо: «госпо-дин Жак», «граф Роберт», «маркиза», здесь шли под историческими именами: «господин Жак Ле-Кёр», «граф Роберт Лейчестер», «маркиза де Бренвиллье»...

«– Господин Жак Ле-Кёр с супругой, – сквозь зубы у уха Маргариты зашептал Коровьев, – интереснейший и милейший человек. Убежденный фальшивомонетчик, государственный изменник и недурной алхимик. В 1450 году прославился тем, что ухитрился отравить королевскую любовницу».

Впоследствии, лишенные конкретных имен, дат и подробностей, они станут загадочней, туманней, неопределенней. Ожившие тени отравителей и убийц на весеннем балу у сатаны. (Ср. в последней редакции: «– Первые! – воскликнул Коровьев. – Господин Жак с супругой. Рекомендую вам, королева, один из интереснейших мужчин! Убежденный фальшивомонетчик, государственный изменник, но очень недурной алхимик. Прославился тем, – шепнул на ухо Маргарите Коровьев, – что отравил королевскую любовницу. А ведь это не с каждым случается! Посмотрите, как красив!»)

На балу у Воланда собственными персонами появлялись автор трагедии «Фауст» и автор оперы «Фауст», те, кого Булгаков считал своими предтечами:

«– Последние, последние, – шептал Коровьев, – вот группа наших брокенских гуляк. – Он еще побормотал несколько времени: – Эмпузы, мормолика, два вампира. Все.

Но на пустой лестнице еще оказались двое пожилых людей.

Коровьев прищурился, узнал, мигнул подручным, сказал Маргарите:

– А, вот они...

– У них почтенный вид, – говорила, щурясь, Маргарита.

– Имею честь рекомендовать вам, королева, директора театра и доктора прав господина Гёте и также господина Шарля Гуно, известнейшего композитора.

– Я в восхищении, – говорила Маргарита.

И директор театра и композитор почтительно поклонились Маргарите, но колена не целовали.

Перед Маргаритой оказался круглый золотой поднос и на нем два маленьких футляра. Крышки их отпрыгнули, и в футлярах оказалось по золотому лавровому веночку, который можно было носить в петлице как орден.

– Мессир просил вас принять эти веночки, – говорила Маргарита одному из артистов по-немецки, а другому по-французски, – на память о сегодняшнем бале».

Бесконечными соблазнительными подробностями расцвечивались картины бала:

«Но тут Коровьев властно подхватил под руку хозяйку бала и увлек ее вниз. Они оказались в буфете.

Сотни гостей осаждали каменные ванны. Пахло соленым морем. Прислуга бешено работала ножами, вскрывая аркашонские устрицы, выкладывая их на блюдо, поливая лимонным соком. Маргарита глянула под ноги и невольно ухватилась за руку Коровьева, ей показалось, что она провалится в ад. Сквозь хрустальный пол светили бешеные красные огни плит, в дыму и пару метались белые дьявольские повара. Тележки на беззвучных колесиках ездили между столиками, и на них дымились и сочились кровью горы мяса. Прислуга на ходу тележек резала ножами это мясо, и ломти ростбифа разлетались по рукам гостей. Снизу из кухни подавали раскроенную розовую лососину, янтарные балыки. Серебряными ложками проголодавшиеся гости глотали икру.

Снизу по трапам подавали на столиках столбы тарелок, груды серебряных вилок и ножей, откупоренные бутылки вин, коньяков, водок.

Пролетев через весь буфет, Маргарита, посылая улыбки гостям, попала в темный закопченный погреб с бочками. Налитой жиром, с заплывшими глазками, хозяин погреба в фартуке наливал вино любителям пить в погребах из бочек. Прислуга была здесь женская. Разбитные девицы подавали здесь горячие блюда на раскаленных сковородках, под которыми светили красным жаром раскаленные угли.

Из погреба перенеслись в пивную, здесь опять гремел «Светит месяц», плясали на эстраде те же белые медведи. Маргарита слышала рычащий бас:

– Королева матушка! Свет увидели. Вот за пивко спасибо!

В табачном дыму померещилась ей огненная борода Малюты и, кажется, кривоглазая физиономия Потемкина.

Из пивной толпа стремилась в бар... Но дамы взвизгивали, кидались обратно. Слышался хохот.

За ослепляющей миллионом огней зеркальной стойкой (над строкою вписано: «отражения» – по-видимому, автор предполагал вернуться к описанию этого совместного блеска огней и их отражений. – Л.Я. ) помещались пять громадных тигров. Они взбалтывали, лили в рюмки опаловые, красные, зеленые смеси, изредка испускали рык.

Из бара попали в карточные. Маргарита видела бесчисленное множество зеленых столов и сверкающее на них золото. Возле одного из них сгрудилась особенно большая толпа игроков, и некоторые из них стояли даже на стульях, жадно глядя на поединок. Обрюзгшая, седоватая содержательница публичного дома играла против черноволосого банкомета, перед которым возвышались две груды золотых монет. Возле хозяйки же не было ни одной монеты, но на сукне стояла, улыбаясь, нагая девчонка лет шестнадцати, с развившейся во время танцев прической, племянница почтенной падуанки.

– Миллион против девчонки, – смеясь, шептал Коровьев, – вся она не стоит ста дукатов.

Почтительно раздавшаяся толпа игроков восторженно косилась на Маргариту и в то же время разноязычным вздохом «бита... дана... бита... дана...» сопровождала каждый удар карты.

– Бита! – простонал круг игроков.

Желтизна тронула скулы почтенной старухи, и она невольно провела по сукну рукой, причем вздрогнула, сломав ноготь. Девчонка оглянулась растерянно.

Маргарита была уже вне карточной. Она, почти не задерживаясь, пролетела мимо гостиной, где на эстраде работал фокусник-саламандра, бросающийся в камин, сгорающий в нем и выскакивающий из него вновь невредимым, и вернулась в танцевальный зал».

И никак не мог расстаться Булгаков с «красавицей Наташей», поглотившей в этой редакции даже отдельные черты Маргариты. Наташа оказывалась в подвальчике вместе с любовниками:

«...А через час в подвальной квартире в переулке на Арбате, в первой комнате, где все было по-прежнему, как будто никогда Могарыч и не бывал тут, спал тяжелым мертвым сном называющий себя мастером человек.

В комнатенке, которую ухитрился выгородить помимо ванной комнаты Могарыч, сидела бессонная Наташа и глядела, не отрываясь, на золотые футляр и коробочку, на золотой перстень, который подарил ей повар, восхищенный ее красотой, на груду золотых монет, которыми наградили ее дамы, бегавшие умываться в ванную во время бала. Искры прыгали в глазах у Наташи, в воображении плавали ослепляющие манерами и костюмами фрачники, стенами стояли молочные розы, музыка ревела в ушах.

Так и сидела Наташа, так и заснула, и рыжеватые ее волосы упали на золотые монеты, а пальцы даже во сне сжимали коробочку и футляр».

Она проводит с любовниками субботний вечер, в который решается их (а в этой редакции – и ее) судьба:

«– Наташа! – крикнула Маргарита.

И из кухоньки появилась Наташа, терпеливо ожидавшая конца объяснений и плача любовников. Если Маргариту хоть немного делал пристойной плащ, про Наташу этого сказать нельзя было. На той не было ничего, кроме туфель.

– Да, действительно, уверуешь и в дьявола... – пробормотал мастер, косясь на садящуюся Наташу.

– А на кой хрен ей одеваться? – заметила Маргарита. – Она теперь вечно будет ходить так.

Наташа на это рассмеялась и бросилась целовать Маргариту, приговаривая:

– Королева, душенька моя, Марго!»

Оказывается, голая она потому, что платья ее остались в Сивцевом Вражке, а сунуться туда нельзя – арестуют. «Позволь-те, вы хотели в таком виде куда-нибудь?» – говорит мастер. «Плевала я на это», – отвечает Наташа.

(В последней редакции романа: «– Ты хоть запахнись, – крикнул ей вслед мастер. – Плевала я на это, – ответила Маргарита уже из коридорчика». «Плевала я на это» – было неповторимым и восхитительным выражением Елены Сергеевны, вот не знаю, Маргаритой заимствованное у нее или ею – у Маргариты.)

И вином, присланным Воландом, фалернским вином, Азазелло потчует здесь не только мастера и Маргариту, но и Наташу. И Наташу возвращает к жизни первой:

«Три отравленных затихли, а Азазелло начал действовать.

Отшвырнув ногой осколки разбившегося Наташиного стакана в угол, из шкафа достал новый, наполнил его тем же вином, сел на корточки, разжал зубы Наташи, влил в рот глоток его.

Тогда Наташа открыла глаза, сперва бессмысленно обвела ими комнату, но свет в них быстро вернулся. Азазелло поднял ее на ноги, и она ожила.

– Не медли, пора! Мы долго возились здесь, – приказал ей Азазелло, и Наташа, поставив одну ногу на стул, перенесла легко другое колено на подоконник и через секунду была в садике. Там, роя землю копытом, стоял черный, как ночь, конь, в седле с золотыми стременами. У повода его был черный мрачный всадник в плаще, со шпагой, в шпорах. Он держал под уздцы нетерпеливого злого коня, поглядывал на окошки подвала. Лишь только Наташа выскочила из окна, всадник легко вскочил в седло, вздернул Наташу вверх, посадил ее на луку, сдавил бока коня, и тот проскочил между двумя липами вверх, ломая молодые ветви, и исчез, став невидимым».

И только после этого Азазелло обращается к поверженным любовникам...

В последней редакции романа, как известно, 32 главы (не считая эпилога). В четвертой редакции их 30. Еще не разделена на две глава «Погребение» («Как прокуратор пытался спасти Иуду из Кириафа») и нет очень важной главы «Судьба мастера и Маргариты определена».

Точнее, ряд деталей этой главы имеется. Терраса, с которой Воланд смотрит на Москву («В вышине на террасе самого красивого здания в Москве, построенного очень давно, на пустынной террасе, на балюстраде которой возвышались гипсовые вазы, на складной табуретке сидел черный Воланд неподвижно и смотрел на лежащий внизу город. Его длинная и широкая шпага была воткнута между двумя рассевшимися плитами террасы, так что получились солнечные часы»). И Коровьев и Бегемот появляются на этой террасе после устроенных ими пожаров. Но явления Левия Матвея нет. Нет и фиолетового рыцаря, игравшего аналогичную роль в редакции предшествующей (второй) и редакции последующей (пятой). Воланд не получает «распоряжения» о судьбе мастера и Маргариты. Здесь их судьбу решает он сам – он, у кого они просили помощи и защиты...

И еще небольшая подробность четвертой редакции: Булгаков попробовал ввести здесь в свиту Воланда Геллу. Она стоит рядом с Воландом на террасе высоко над городом, тоже в черном плаще, и смотрит на радугу. И затем вместе со всей кавалькадой покидает город: «Кони рванулись, и пятеро всадников и две всадницы поднялись вверх и поскакали... Гелла летела, как ночь, улетавшая в ночь...»

В дальнейшем Геллу из этого полета в вечность Булгаков убе-рет, навсегда оставив ее на земле... И занимательный рассказ В.Я.Лакшина, с ссылкой на Е.С.Булгакову, о том, что писатель якобы просто «забыл» Геллу на земле («Однажды я передал Елене Сергеевне вопрос молодого читателя: в последнем полете свиты Воланда, среди всадников, летящих в молчании, нет одного лица. Куда пропала Гелла? Елена Сергеевна взглянула на меня растерянно и вдруг воскликнула с незабываемой экспрессией: ”Миша забыл Геллу!!!”» [3], не более чем художественный домысел.

Уж Елена-то Сергеевна, работавшая с текстами романа – причем особенно внимательно с концовкой четвертой редакции, поскольку искала здесь решения для поврежденного в дальнейшем абзаца, – очень хорошо знала, что в четвертой редакции Гелла улетала с Воландом, а в пятой автор оставил ее на земле. И не могло быть иначе! Если Воланд и его спутники созданы из лунного света, звездных искр и лилового цвета ночи, то Гелла – тоже ночь, но сотканная не из красок и искр неба, а из ночных запахов России, ее болот и туманов.

Вот почему Гелла остается на земле.

…Четвертая редакция романа пострадала не в меньшей степени, чем первая и вторая, от самоуправства тех, кто должен был хранить булгаковские архивы, но мы не будем на этом останавливаться.

[1] Н.В.Михаловская. Глазами и сердцем актрисы. Москва, 1986, с. 58.
[2] ЦГАЛИ (РГАЛИ тож), фонд 2579, оп. 1, ед. хр. 22. Публ. впервые.
[3] В.Я.Лакшин . Мир Михаила Булгакова. – В книге: М.А.Булга-ков . Собр.соч. в пяти томах, т. 1, с. 55.

Размещено на сайте в августе 2004 года.