Освободи место

Когда-то в этой бутылке был джин, есть такой напиток. Не пили, так не пили, иногда можно на слово поверить. И бутылка перед вами - темно-зеленого стекла, черная с золотом наклеечка, один бок кривей другого, для шика. Нет, не выпил, от прежних жильцов осталась. Нашел в чулане. Через год после переезда обнаружил, полез в темноту с фонариком, найти что-нибудь для клея, любой сосуд. Раньше не нужно было - тюбики, выдавливай себе без забот. Правда, клей паршивый. А вчера привезли - развесной, золотистые зерна, самый хороший. Но с ним возня - нагревать, растворять и прочее, вот и сунулся в кладовку искать какую-нибудь посудину. Не думал, что такая красавица найдется, густозеленая, пузатая, кривая, и написано по-иностранному - ГИН...

Схватил, выполз к свету, и вижу - в зеленой темноте что-то странное творится, белый туман зыбится, колышется... Придется промывать. Ухватил пробку ногтями, она на удивление легко подалась, сейчас выскочит. Отскочит с легким хлопком, а из горлышка тонким столбиком этот пар, или туман, вверх, вверх... И вместо того, чтобы истончаться, исчезать, он мутнеет, плотнеет... Прет и прет. Я его пробкой прижимаю, пробкой, чтобы задержать, прервать, а вдруг ядовитый, с военных времен или террористы забыли. А он упругий, верткий, выскальзывает, вырывается, прет и прет!..

Нет, пробка еще на месте, но уж очень свободно подалась, скользит, вот-вот выскочит. И станет передо мной, как лист перед травой... Кто говорит, от этих джинов одни удовольствия, кто о неприятностях... А может сначала удовольствия, потом неприятности?.. Не знаю, только откупоривать расхотелось. Нет, не верю, коне-е-чно, но кто знает, времена такие, что ой-ой. Джин за ночь дворец строил, а тут за два часа империя рухнула...

Стал пробку придерживать, а сам думаю. Зачем мне джин, ну, выпущу... Что я ему прикажу, это же выдумать надо! Какие-то дворцы в голову лезут, верблюды, золото, камни... Все было уже, было! Ничего новенького придумать не могу. А вдруг что-то несуразное сорвется с языка, а он тут как тут? Неплохо бы долгой жизни попросить, но их почему-то об этом не просят, наверное, не по специальности. А дворец по камешкам разнесут, никакой джин не удержит. Нет, не верю, конечно, но черт его знает...

Взял и осторожно поставил на полку. Красавица. Приземистая, с крутыми боками, золотые буквы - иностранка. Джин. Не тот, просто напиток. Сосед пробовал, говорит, сногсшибательный. А тот... не верю, но кто знает... Смотрю, в бутылке прохладный зеленый рай, и облачко у дна колышется. Выпустишь, не воротишь. Хочешь, скажет, дворец? то, третье?.. А я ему что - не знаю?.. Может разозлиться - зачем тогда выпускал? А разозленный джин уж совсем ни к чему...

Отнял плошку у кошки, клей растворил, давно дело сделано, а бутылка все стоит. И там удивительно приятно внутри - тихо, прохладно, чудесный зеленый рай. Сам бы забрался, заперся пробкой, сел - и думай себе тысячу лет, может, что-нибудь дельное придумаю. Давно хочу, да не получается... Вот только джин, паршивец, занял место. Хочет такое придумать, чтобы самому не по силам было свершить. Он ведь все может - и дворцы, и золото... все-все на свете. И ничего эдакого - доступного не хочет, ему тоже невозможное подавай. Думает, мучается. Не вылезет, ничем не выманишь. А если все-таки попробовать, поддеть пробку?

- Освободи место! - скажу. А он:

- Не хочу!

- Выметайся из горлышка! - я ему.

А он ни в какую.

- И что тебе лезть в бутылку? - скажет. - Я-то все могу, да ничего эдакого, доступного не хочу, вот и сижу в темноте. Тебе-то зачем?

- А я вот многое хочу, да не могу. Дай, посижу, может, что-нибудь и придумаю...

Он молчит, усмехается. А я все смотрю на бутылку, смотрю... В ней туман, зыбится, колышется...

Ах, если бы...

Если бы я в тот день пил компот! Огромное событие бы свершилось. Компот или кофе. Потом бы долго гадал - что, от чего... В компоте я бы эту крошку проглотил не сомневаясь. Стал бы другим, а потом бы мучился - что произошло?.. Но я пил молоко, кипяченое, оно белое и любую крошку видно. Что делать - люблю молоко. Компот тоже люблю, но другой любовью, и кофе - совсем не так пылко. Пил бы их и ничего не знал - что, откуда... Хотя жизнь покатилась бы по иному руслу.

А в молоке я сразу заметил эту черную точечку - плавала в пене у стенки кастрюли. Вовремя выключил газ. Обычно ждешь-ждешь, когда закипит, и всегда опаздываешь. Оно сначала неторопливо так собирается, вздыхает, слегка вздувается, словно обижается на меня, понемногу образуется корочка - и вдруг как рванет к краю... Я не успеваю за ним. Сегодня случай спас, звонок. Встаю и вижу - оно тоже куда-то собралось. Небрежно - р-раз - прекратил доступ газа в горелку, за спиной запоздалый хлопок, иду к двери... Ненужный разговор, возвращаюсь, бросаю довольный взгляд на кастрюлю - хоть здесь преуспел - и вижу это крошечное пятнышко в пене у эмалированной голубой стенки. Ничего бы не заметил, если бы компот, или кофе, и не знал бы, не подозревал - как, почему... Гадал бы, думал, но бесполезно: жизнь так устроена, самые мелкие решения глубоко в нас отзываются, а соверши нечто героическое - пару поворотов и забудется, слово даю. Нам не дано предугадать, правильно сказано, ничего не скажешь.

Никогда бы не заметил, если б компот. И не знал бы ничего.

Странно, но я сразу понял, что это. Сколько попадалось в жизни зернышек, пятнышек, соринок - беру большую ложку с дырочками, у меня есть, поддеваю... промываю ложку водой и забываю о поступке. А тут сразу догадался - это она. Черная дыра, а в ней антипод нашей Вселенной. Там все также, только антивещество и кромешный мрак, хотя оттуда кажется, все наоборот - у них светло, нормальная погода, обычное вещество, и точно также в молоке у самой стеночки плавает черная соринка, в ней мрак кромешный, и я стою над кастрюлей, подстерегаю антимир... Если бы компот или кофе, проглотил бы и не заметил, а тот, другой, в свою очередь проглотил бы меня. Мы бы слились и все устроилось бы прекрасно, гармонично - я бы примирился с собой, был бы, как говорят, весь в себе. Никто бы не посмел мне сказать - вы не в себе. Если бы компот... А я - молоко... И сразу заметил.

Чувствую - не могу проглотить эту гадость, противно. Молоко это вам не компот, и нечего мне подсовывать всякие соринки! Я обожаю белоснежность и чистоту. Я за гармонию, но не такой же ценой! Чувствую, уже тошнит... Нет, пусть буду не в себе, возьму-ка свою большую ложку с дырками, выужу эту соринку - и в окно. И тот, другой, там, в кромешной тьме, тоже возьмет меня - и в окошко. Пусть он антипод, но ведь не настолько, чтобы грязное молоко хлебать! И мы, навсегда разлученные, сможем вечно искать друг друга, тосковать, плакать и ломать пальцы, сочинять стихи и прозу - и уж никогда, никогда не соединимся.

Эх, жизнь...

Одна женщина говорит мне - цены растут неуловимо... Что удивительного, жизнь это океан, стихия, пальмы гнутся, шумит камыш, сон разума порождает чудовищ, все гибнет и возрождается, плохое чаще происходит, а хорошее дольше живет, и никто не знает, отчего и зачем. Жизнь нам дается, как водительские права - право дано, а гарантии никакой, жми на свой страх и риск, выбирай пути по вкусу, и не плошай...

Один директор взял на работу женщину. У нее муж расстрелян. Жена врага, ей жить не обязательно. Все отворачиваются, а у нее ребенок есть просит. А этот директор говорит - а-а-а, ладно, возьму, если что - не знаю, не видел, ошибся, голова болела...

Среди общей стихии нашелся человек. Бывает, хотя непонятно, почему и зачем. Помог, и мать с дочерью живут. Дочь выросла, вышла замуж, у нее тоже родилась дочь, ничего особенного, и это бывает. Мать ей на досуге рассказывает про бабку и того директора, ни фамилии, конечно, ни имени - забыли, и город уже другой, но вот был такой директор, и это, оказывается, важно.

А у директора, он давно умер, тоже была дочь, и у той дочь - выросла, стала продавщицей и живет в том же городе, что внучка врага, которая рассказывает мне про цены - растут неуловимо, за ними не уследить, не поймать, не остановить, и жить снова трудно, а в трудные времена случаются непредвиденные поступки, кто говорит - от Бога, я думаю - от людей. Жизнь нам дается, как водительские права, уж если дали, то не плошай, жми на всю железку, выбирай пути-дороги, и гарантии тебе, конечно, никакой.

Внучка врага бежит в магазин за сахаром, то есть, песком, и говорит продавщице, той, что внучка директора:

- Мне песку, я прохожу по списку, - дом сказала, квартиру, и паспорт предъявила без напоминаний.

А продавщица ей вместо песку сахар подает. Может не заметила, а может обмануть хотела. Женщина приходит домой, разворачивает пакет, а у нее вместо песку... и не какой-нибудь быстрорастворимый, а самый долгоиграющий, на кой он ей, если варенье варить!

Она назад, и говорит продавщице в лицо:

- Ты что мне дала, тварь или растяпа, не знаю, как тебя назвать уж...

А та ей:

- Ой, ошиблась я, простите... - и подает песку целых три пакета. И сахар ей оставила! Н-н-у-у, дела-а-а...

Женщина, та, что внучка врага, возвращается и говорит семье:

- Извинилась... и сахар оставила...

И ничего особенного дальше. Продавщица работала, работала, потом умерла, у нее детей не было, а та женщина, у которой сахар и песок, дочь родила, и всю историю ей передала - о продавщице, которая призналась. А про директора забыла рассказать. К тому времени сахар перестали песком называть, и давали, говорят, свободно. И даже паспортов не стало, одни водительские права - кати, говорят, куда хочешь, только гарантии никакой.

И все забылось, и паспорта, и списки, и директор этот, и продавщица, которая извинилась... Все забывается. Жизнь это океан, сон разума, стихия, пальмы шумят, камыш гнется и скрипит, все гибнет... И вдруг заново возникает, опять возрождается. Плохое чаще происходит, это разумно, логично, и легко понять. А вот хорошее - неразумно, нелогично, понять невозможно, и все равно дольше живет. Только все равно забывается. Но вот удивительно - появляется снова, и главное - само, без напоминаний, подсказок, без причин и всякой пользы, иногда больше размером, иногда меньше, но несомненно - оно... И, может, в этом спасение, что само и без пользы? И загадка...

Эх, жизнь... Только вот гарантии никакой.

Куда хочу

- Представь себе, у меня жена. Зачем женился, не знаю - так получилось. Приду с работы, поем, телевизор... все - сидим. Скучно... И я придумал - можно, оказывается, по времени летать. Для этого нужна жена. Без жены не полетаешь. Смотри, я родился весной, а она осенью, в самую мерзкую слякоть, между прочим. Полгода я старше ее на год, это в лучшее время - летом, а зимой мы одних с ней лет. Летом я снова вперед вырываюсь. Это, по-твоему, что? Смотри, часы, календарь - время течет равномерно. Ответ один - совершаю полет во времени при помощи жены. Порхаю как бабочка во цвете лет... туда-сюда... Исключительно просто, не нужно никакой машины времени. Правда, есть недостаток - нужна жена... - Он вздохнул...

Через год встречаю - веселый:

- Развелся. И удивительное дело, оказывается, не нужна жена! Ведь столько женщин вокруг рождается - куда хочу, туда и лечу!

О блохах

У собак и кошек всегда есть блохи, это нормально. Эти блохи спокойно ходят по животным, не причиняя им особого вреда. Они кусают только, когда хотят есть, каждый согласится - их можно понять. Зимой, осенью и весной блохи живут спокойно. Владельцы иногда отлавливают их, но только для того, чтобы регулировать количество. Выловят несколько штук, и мир восстановлен...

Летом наступает жара, по улицам несется пыль столбом, асфальт плавится, цветы вянут - и блохи сходят с ума. Они начинают беспричинно кусаться. Есть в такую жару совсем не хочется, и кусаются они просто от бешенства. Они выскакивают из высоких шерстяных зарослей, и, проклиная все на свете, ищут спасения от жары. Они прыгают по прохладному полу, по ногам и рукам людей, гладким и влажным, разбегаются по коврам и диванам, и тогда от них нет спасения...

Спадет жара, воспрянут деревья и кусты - и успокаиваются блохи, бегут, ищут своих мохнатых и косматых, потихоньку устраиваются в знакомых шкурах, и уже не кусаются без причины - поел и хватит.

Цвела сакура

Чиновник из совнаркома, пожилой и одинокий, полюбил молодую. Она не то, чтоб красивой была, но все на нее оглядывались. Ему бы молчать, а он как-то вечером ей признался. Сидели на скамейке, вишня цвела... Она ни слова, рассмеялась только... Он в пустую квартиру вернулся, жил дальше, служил усердно, а когда из совнаркомов сделали совнархозы, долгожданное повышение получил. После той встречи не виделись они. Через год, в день ее рождения, он так ей написал:

Твоим презреньем уничтоженный

Я к жизни постепенно возвращаюсь

Хожу степенно, понемногу старюсь

Сплю долго, просыпаюсь медленно

Служу исправно, вечером стараюсь

Домой как можно позже приходить

Пью чай с конфетами, ем плотно

на ночь

В передней свет над зеркалом

не зажигаю

Стесняюсь на себя смотреть,

и избегаю...

Твоим презреньем уничтоженный...

Не дописал он - разорвал записку. Понял, что забывать ее стал - глубокому чувству достаточно четырех строк.